Андрей Костин - Предупреждение путешествующим в тумане
И уже не город, а прекрасный пляж с белым сыпучим песком, пенистой кромкой моря и королевскими пальмами, под которыми зеленоватые крабы роют свои норы.
— Наркобизнес — это третья сила, — говорит мой собеседник.
Он стоит ко мне спиной, на расстоянии вытянутой руки. Но я знаю, до него не дотянуться. Два года назад его нашли в пригороде Боготы с простреленным затылком. Он был славный парень, насколько могут быть славными местные полицейские. Но в какой-то момент он вдруг не захотел быть просто полицейским. Может быть, потому, что тот парень, в синих потертых джинсах, умер после слишком большой дозы наркотиков. И потому, что тот парень — младший брат моего собеседника. Он для того и пошел в полицию, чтобы дать возможность парню выучиться в Штатах. Сам мне об этом как-то рассказывал.
— Это третья сила, старина, — повторяет он. — Они отнимают у человечества молодежь, они доберутся и до вас. Им наплевать на наши политические разногласия: им нужны наши ребята. Запомни это — наши общие дети…
— Не так все просто, — возражаю я. — Тут все дело в воспитании, понимаешь?
— Ты в этих делах дока, я знаю, — грозит пальцем собеседник, — вечно норовишь улизнуть.
Он поворачивается и уходит. Я смотрю ему вслед, а он все уменьшается и уменьшается, уходя сквозь годы, разделяющие живых и мертвых. Теперь я уже не могу ему признаться, что ошибался.
— Они добрались до нас, старина, — кричу я ему вдогонку. Ты да я, спина к спине, мы будем отбиваться от этой мрази. Только тебе, старина, я доверю прикрывать спину. Потому что не подведешь. Потому что знаешь — есть кое-что пострашнее смерти.
Но что?
А маленький человечек меня уже не слышит, он продолжает свой путь по бесконечной тропе. Сколько по ней прошло до него, и будет после — Бог знает…
* * *Я просыпаюсь, и некоторое время лежу, уткнувшись лицом в подушку. Ощущение такое, что кто-то пытался проломить мне череп, но сделал это очень неумело. Боль постепенно стихает, и я начинаю воспринимать наступивший день во всей его полноте.
За окном, пасмурно и все окутано влажной пеленой. В средней полосе мы живем полной жизнью только в солнечные дни, а когда начинается непогода, прячемся, как улитки, в свой домик.
Вылезать из-под одеяла не хочется. Звонит телефон.
Чертыхаясь, я спускаю на холодный пол ноги и беру трубку.
Звонит Эдгар.
— Ты с ума сошел будить в такую рань, — говорю я вместо приветствия, пытаясь определить, который сейчас час.
— Ты… хорошо провел вечер? — голос у него был глуховатый.
— Неплохо. А почему спрашиваешь?
— Так, из вежливости. Ты просил поискать историю болезни Веры Громовой. Помнишь?
— Да, конечно. И что, удалось?
— Видишь ли, эту девушку сегодня привезли…
— Куда? — я еще не совсем пришел в себя и потому соображал довольно туго.
— К нам, к нам привезли, — я слышал, как Эдгар на другом конце провода закурил, — час назад. Тело уже в морге.
— Ты с ума сошел. Какое тело?
Прошла целая вечность, прежде чем Эдгар ответил:
— Она мертва… старик.
— Ты с ума сошел, — повторил я тихо. Эдгар еще что-то говорил, а я опустил трубку на столик и некоторое время сидел, уткнув лицо в ладони. Мне стало неважно.
У нее были светлые волосы, тонкие запястья и мешковатое платье. И удивительный разрез глаз — улыбчивый.
И искореженная судьба.
Я достал сигарету и попытался прикурить, но только изломал несколько спичек. Потом снова взял трубку:
— Эд, как это произошло?
— Несчастный случай. Она выпала из окна.
— Как это произошло? — я чувствовал, что повторяю одну и ту же фразу.
— Я не знаю подробностей.
— Ты на работе?
— Да.
— Дождись меня.
Я повесил трубку. Раздавил в пепельнице незажженную сигарету. Потом выпил из графина воды. Привкус был противный, металлический.
Мне часто не хватает выдержки — я начинаю суетиться там, где любой здравомыслящий человек глазом не поведет. Но тут есть и свои преимущества. В ситуации, когда другие впадают в панику, я уже перегораю настолько, что начинаю действовать автоматически.
Поэтому, наверное, мне всегда везло на экзаменах — в их широком и узком понимании. И не везло ни в одной игре, включая азартные, и не только настольные.
После звонка Эдгара все стало на свои места. Я знал, что мне теперь предстоит. Кому-нибудь, быть может, наплевать, когда молоденькие девушки выпрыгивают из окон ни с того ни с сего. Мне — нет.
И от этой мысли уже не отделаешься…
Я привожу себя в порядок, насколько это возможно после того, как на двое последних суток пришлось не больше семи часов сна. Спускаюсь в гостиничный буфет, который находится на втором этаже. Кусок холодного обветренного мяса, горьковатые маринованные кабачки и разведенный теплой водой концентрат, почему-то именуемый растворимым кофе, — не слишком изысканный завтрак. Но в моей ситуации выбирать не приходится. Я зажимаю мясо между двух ломтей хлеба и решительно принимаюсь за дело, без которого трудно осуществить намеченную программу. Мое положение теперь тоже чем-то напоминает сандвич. С одной стороны, дом Бессоновых со всеми его обитателями. С другой…
Об этом я только что сказал. А мне предстоит играть роль начинки, причем такой же неудобоваримой, как это мясо. И все дела.
Я заканчиваю трапезу и спешу на улицу, чтобы поскорее отбить воспоминания о ней табачным дымом. Вот и попробуй бросить курить.
В проходной медицинского института меня остановили.
— Так, — сказал дежурный очень серьезно, — ваш пропуск.
— Нет у меня пропуска, — признался я честно.
— А нет, так и нечего тут, — он сердито помассировал лысый затылок.
— Мне к…
— Пропуск есть? Пропуска нет. Тут все воскресенье дежуришь, а они ходят.
— Я ж по делу. Давайте позвоню по внутреннему…
— По делу… — вахтер вдруг обозлился. — По делу через дорогу. Похмелись сначала.
Перегаром от меня, наверное, и правда попахивало, но я обиделся:
— Не надо оскорблять.
— Оскорбишь вас… Хамничают тут.
Мимо прошел пожилой мужчина и, кивнув вахтеру, спросил:
— Кто хамит, Егорыч?
— Да вот, — вахтер ткнул в меня пальцем.
— Нехорошо, товарищ, — пожилой покачал головой. — Человек на работе, а вы грубите.
— Послушайте, — я пытался говорить спокойно, — вы ведь только что вошли? Откуда вам знать, как было дело?
— Егорыч, — пожилой махнул рукой, — вызывай милицию. С ними иначе нельзя. Распустились.
И пошел дальше. Я почувствовал, что непроизвольно сжимаю и разжимаю кулаки. Вахтер хитро посмотрел на меня и снял трубку.
— Щас с тобой разберутся, — сказал он. — Щас про твои нетрудовые спросят, — Какие нетрудовые? — мне вдруг стало смешно.
— Забыл поди, как вчера этой баронессе сушеной огород копал? Водка память отшибла?
…Веселая старушка, у которой я разорил грядки с огурцами. Положительно, в провинции даже высморкаться тайком не сумеешь.
— Откуда вы про это знаете? — глупо спросил я.
— Оттуда, — он засунул ноготь между передними зубами и вытащил кусочек пищи. — От народа не скроешься. И где эта баронесса сушеная деньги на шабашников берет? Ворует поди. Из карманов, наверное. Я за ней давно наблюдаю. От соседей греха не утаишь.
— Почему вы так плохо говорите… — старушка мне нравилась.
— Не твое дело. Проспись сперва.
— Перестаньте тыкать.
— Ты мне покомандуй! Я тебе щас устрою… — и он начал крутить диск телефона.
Сзади послышался шорох. Я обернулся и чуть не толкнул свою новую знакомую, которую я вчера так и не проводил. Не до этого было, сами знаете.
— Вы к Эдгару Яновичу? — Марина улыбнулась и поправила влажные от мороси волосы.
— Да.
— Егорыч, пропусти! — она обернулась к вахтеру.
— Оно… это… конечно, — вахтер кашлянул в кулак. — Чего ж не пропустить? А то спрашиваю: вы куда, товарищ? А он нервничает.
Я опять дернулся, но девушка подхватила меня под руку и потащила к лифту.
— Не обращайте внимания, — тихо сказала она, — такой характер.
— Тяжелое детство? — я усмехнулся. — Окна на помойку выходили?
— Не злитесь, — девушка продолжала держать меня под руку, — вам не идет. Как Нина Бессонова? Нашли общий язык?
— Простите, я вас не понимаю…
— Мы с ней давно дружим. Еще когда я в клиническом работала. Бессонов постоянно весь персонал к себе приглашал, если праздник какой, день рождения… Да, и мои дни рождения тоже у них отмечали, пока не удалось по дешевке снять комнату. В общежитии ведь не разгуляешься. Вы не думайте плохо о Нине — у нее работа такая, оттого нервная.
— Где же она работает?
— В наркологическом диспансере. Пишет диссертацию.
— Вот как? Я, признаюсь, по-другому это представлял. А вы что здесь делаете в воскресенье?
