Анатолий Гончар - Хроника одного задания

— Изящно! — качнул головой он, и было непонятно: сказанное — подкол или комплимент. Хотелось бы думать, что второе.

— Начинаем движение! — я даже не дал себе возможности отдышаться. Отсюда следовало уходить, и чем быстрее, тем лучше. Сдернув вниз верёвку и быстро смотав, я не стал озадачивать бойцов, а бросив её в свой рюкзак, поспешил нагнать уходившую головную тройку.

Илью вновь посетили нехорошие мысли.

«И что это меня так сегодня молотит-то, а? Никогда так не было, ну разве… А, не важно… — рассуждал он, тревожно зыркая по сторонам в поисках затаившегося противника, но противника не было, и мысли сами собой перескочили на другое. — И Светка вторую неделю не звонит, а у меня деньги кончились. Бляха — муха… Если приду и не позвонит — не женюсь! Точно не женюсь! Будет знать… Не женюсь… Блин, убьют меня, как пить дать, убьют! — скакали, шарахались из стороны в сторону его мысли, словно в голове щёлкал какой-то тумблер. — С чего бы иначе так молотило? Может, у товарища прапорщика сиднокарба взять? Эх, надо было заранее в ПВД у доктора выклянчить. Но он разве даст? Не-е-е, Валюха из третьей сказал, что ему две упаковки дал. Врёт, наверно. А у группника точно есть. Сам не жрёт и нам не даёт, и зачем только таскает? Вон, говорят, в других группах, чуть что, по паре таблеток накинут и прут, как лошади! Хотя кто это говорил? Валюха и говорил. Опять врет, поди… сучара. А умирать не хочу, страшно, аж до жути… Как это так вообще меня нет?! Вот есть и вот нет… ничего нет… глупость какая-то. А что потом? Что потом, если меня не будет? К чему? Это идиотизм. Ведь что-то же должно быть? Бог! Должен же быть бог, а иначе, какой смысл? Ради чего? А блин, чуть о ветку не запнулся, нужно смотреть под ноги, а то и подлететь недолго. Всё, всё, только по делу, к хренам, ни о чем не думать, вон впереди Батура прёт и ему всё по барабану. Он впереди, ему первая пуля… блин, мне вторая… нет, всё будет нормально, один месяц. Всего один месяц, четыре с половиной недели, тридцать дней. Это сколько же БЗ? Может, дней за десять посадят на сохранение? Говорят, некоторые отряды сидели…

Местность, по которой мы шли, представлялась мне совершенно нехоженой. Возможно, так оно и было — на влажной почве даже один — единственный путник непременно где — нигде выдал бы себя следом, но на всём пути никаких разведывательных признаков проходившего здесь противника моими спецами не обнаружилось. Так что день прошёл в совершеннейшем спокойствии.

Уже ближе к вечеру мы переползли очередной хребет, и без каких — либо происшествий оказавшись на его другой стороне, битый час продирались через пышно разросшиеся переплетения ежевики. Не той, здоровенной и колючей, что иногда встречалась в чеченских горах, а обычной лесной ежевики, только вымахавшей почти на метровую высоту. Её петли цеплялись за ноги, и чтобы не упасть, приходилось высоко поднимать стопы. В конце концов, мы выбрались, но при этом взмокли так, что когда на горизонте замаячило подходящее для организации днёвки местечко, я махнул рукой: «Стоп»!

— Чи, — чтобы привлечь внимание, и одно движение рук — «Организуем засаду». Большего не требовалось. Моим ребятам вполне хватало пятимесячного опыта, чтобы самим определиться с позициями.

— Кофе будешь? — всё же фешер чувствовал себя слегка виноватым. Слегка?! И это после того, как это ЧМО наставило на меня пистолет? При воспоминании о том моменте по моей спине лёгкой змейкой пробежал запоздалый холодок. Не к этому случаю, но самое поганое на войне — соприкасаться со своими при непонятных обстоятельствах. Если кругом враги, всё ясно и просто: увидел, открыл огонь на поражение. Когда же возможна встреча со своими, но незнакомыми тебе подразделениями, то ты, вдруг встретив настоящего противника, сразу же оказываешься в проигрышной ситуации: он увидел и сразу открыл огонь, тебе же нужно сперва определить «свой или чужой». Десятые, сотые доли секунды — порой даже не время, а вся оставшаяся жизнь. Но это ещё куда ни шло, если по тебе стрельнёт враг, а если с перепугу начнёт стрелять внезапно выползший навстречу представитель иного войскового коллектива? То-то и оно. Я почему-то всегда опасался именно такой вот ситуации, когда по какой-либо причине придётся схлестнуться со своими. Что может быть хуже смерти от дружественного огня?

Ещё в самом начале командировки майор Грелкин рассказывал один случай. Они возвращались с боевого задания. До места эвакуации оставалось всего ничего — метров двести по лесу, а там выход на дорогу и боевое задание закончено — путь домой в пункт постоянной дислокации. Все уже немножко расслабились — впереди слышались звуки двигателей разворачивающейся техники. Думали, прибыла эвакуационная колонна. Так что стоявший на бруствере старого заброшенного окопа ПКМ и сидевший за ним боец — пехотинец явились для шедшего в головном дозоре сержанта Чигрина полной неожиданностью. Пехотинец, увидев заросшего щетиной, грязного, одетого в маскхалат разведчика и приняв его за противника, кинулся к пулемёту. Чигрин же не нашёл ничего лучшего, как, вскинув автоматический пистолет Стечкина (автомат он уже в преддверии своих закинул за плечо), сделать два выстрела в бруствер, чтобы заставить пулемётчика упасть на дно окопа, а уже потом объяснить ему, кто есть кто. Всё произошло почти как и рассчитывал сержант, но именно почти. Пулемётчик юркнул вниз, а с дальней стороны окопа тотчас поднялся ствол автомата.

— Свои! — что есть силы заорал Чигрин, падая на землю и спешно уползая в кусты. — Свои, свои! — орал он, пытаясь перекричать трескотню выстрелов. Увы, если сержанта и послушались, то только спецназовцы, а пехотинцы то ли не слышали его истерических воплей, то ли никак не желали, да и не могли поверить в искренность его слов. Да и как им было поверить (особенно пулемётчику), если он в них стрелял? То, что он целил мимо, далеко, для острастки, годилось разве что для оправдания в мальчишеской игре, но никак не для ситуации подобной этой. Кто мог дать гарантию, что это не противник, знающий русский язык, хочет всего лишь отвести от себя удар? Огонь вёлся по нарастающей, разведчики пускали ракеты, пытались достучаться до пехоты по рации, всё было без толку. Стрельба прекратилась лишь тогда, когда к месту столкновения прибыла эвакуационная колонна. Итог оказался печальным: одна из выпущенных пуль разворотила голову арткорректировщика старшего лейтенанта Фокина, приданного отряду и находившегося в тот день в составе этой разведгруппы. Вот такая история…

— Кофе будешь? — снова повторил фешер, видимо я уж чересчур надолго ушёл в свои мысли.

— Нет, — мне в этот момент действительно ничего не хотелось. Но и расширять возникшую между нами трещину тоже не стоило, — чуть позже.

Он угрюмо кивнул, видимо приняв мой ответ за вежливую форму посыла. Я же, не имея желания разубеждать его в заблуждениях, подхватив автомат, решил немного развеяться, а заодно и пройтись по тройкам — просто так, на всякий случай, поглядеть на состояние бойцов.

Лёгкая суета, какое-то время царившая на месте организации засады, закончилась установкой мин, и теперь мои спецы, выставив фишки, расселись ужинать. Самое время произвести обход, а заодно и в лоб кому-нибудь дать, чтобы не расслаблялись…

— Юра, — тихонько окликнул я сержанта Калинина, сосредоточенно выковыривавшего пластмассовой ложкой содержимое маленькой консервной баночки.

— Я, товарищ прапорщик! — отозвался он, поворачиваясь ко мне лицом и одновременно пытаясь сунуть «криминал» в корневища разлапистого дерева. Его ПКМ, направленный в глубину леса, стоял рядом.

— Жуй, — небрежно отмахнулся я. Пожалуй, употребление пищи в боевом охранении осталось единственным существенным изъяном, с которым мне так и не удалось справиться. Многие из бойцов, находясь на фишке, точили — то есть имели привычку кушать на посту — кто армейские хлебцы, кто леденцы (впрочем, относительно леденцов я с самого начала не имел ничего против — кислое, говорят, способствует бодрствованию), а кто и вовсе (как вот этот самый Юрок) вскрывал консервы и чавкал по полной программе. Пробовал давать по шапке, а толку? И однажды смирившись с этим неискоренимым злом, я решил больше не обращать на него ни какого внимания. Главное, что бдят — не спят и за своим сектором наблюдают.

— Да я… — начал он оправдываться, но моя рука успокаивающе легла ему на плечо.

— Бди, — я повернулся, чтобы идти дальше. Отвлекать пустопорожними разговорами стоявшего в боевом охранении бойца не стоило.

— Товарищ старший прапорщик!

— Да.

— А куда мы прёмся и зачем? — этот вопрос, наверное, интересовал всех моих подчинённых.

— Я бы тоже хотел это знать. Но не знаю.

— Охренеть! — сержант Калинин, он же старший первой тройки ядра, в задумчивости почесал «репу» И я не смог не согласиться с его «выводом».