Дмитрий Стародубцев - Сильвин из Сильфона
Мармеладка захлопала в ладоши. Сильвин не мог поверить своему счастью. Он расправил дужки, надел было очки, но вдруг с воплем сорвал их с носа. Мармеладка метнула гневную искру в сторону Германа.
Герман. В чем дело, боец? Здесь нет подвоха — это действительно очки! Ты чего, родственничек, совсем креза-нулся? Так всех гостей распугаешь. Или не те диоптрии? Но ты же сам сказал, вот у меня и бумажка сохранилась.
Сильвин. Нет, все нормально. Герман. Так в чем же дело? Сильвин. Наверное, с непривычки.
Сильвин вновь водрузил очки и теперь остался в них, но почему-то все время отворачивался, жмурил глаз и гримасничал. Впрочем, Герман с усмешкой отмахнулся и покрутил пальцем у виска, показывая всем, что не стоит обращать внимания на идиота. Про Сильвина тут же забыли: до полуночи оставалось всего несколько минут — ровно столько, сколько надо, чтобы открыть шампанское и наполнить бокалы, а вернее, обычные граненые стаканы.
Сильвин на этот раз сумел скрыть свои чувства, хотя сердце его от ужаса едва не выскочило из груди. Теперь он смотрел в тарелку, боясь поднять голову, и с содроганием вспоминал то, что увидел секунду назад. А секунду назад, только глянув единственным глазом сквозь оптическое стекло, он сразу столкнулся с глазами друга и партнера Германа, которого уважительно величали Капитаном, видимо, за то, что тот носил капитанскую фуражку. Он даже сейчас, за столом был в ней и душно посматривал из-под черного лакового козырька на женскую половину застолья.
Капитан действительно был похож на капитана корабля: крупный, солидный, с обветренным лицом, с представительным мясистым носом и стойким взглядом — мужчина преот-менной выдержки, настоящий морской волк, вот уже лет пятьдесят бороздящий моря и океаны этой жизни. От него всегда исходила этакая захлестывающая волна презрения к любым опасностям, казалось, он не только ничего не боится, но и наоборот, всем сердцем желает риска, ибо, когда мы побеждаем без опасности, мы торжествуем победу без славы, а он определенно нуждался в лаврах отважного корсара. Герман уважал Капитана, почитал за равного и делегировал ему самые отчаянные задачи, например, на днях поручил отбиться от налоговиков, оккупировавших автосервис. Капитан, недолго думая, собрал лихую команду, перебросил мостки и бросился на абордаж. Вскоре чиновники трусливо бежали, забрав с собой все свои претензии, правда, успели распотрошить кассу предприятия.
Запись 10
Так вот, при помощи новых, очков Сильвин внезапно увидел в воспаленных, глазах Капитана всю его душу — неожиданно мелкую, мечущуюся, лживую, существующую лишь скучными инстинктами. Он, несмотря на всю волнующую романтичность облика, на самом деле был соткан не из морских узлов и громовых штормов, а исключительно из белковой органики, и состоял отнюдь не из цельного куска кремня, а из пустот, забитых окаменевшим шлаком испражнений. Он жаждал вовсе не ветра в паруса, а физиологических излишеств в тихой гавани, не соленых брызг в лицо, а узколобой купеческой наживы в городской лавке. Он был проспиртованным сатиром, ничтожным рабом живота, пресыщенной плоти и кошелька, он был взвесью на дне бутылки с прокисшим пивом, накипью в кастрюле, аллергической пыльцой и больше ничем. В нем не нашлось и наперстка заявленной отваги, его героический типаж являлся не более чем иллюзией, гениальным жульничеством. Впрочем, он не был и авантюристом, даже не вел двойной бухгалтерии — ничего не предпринимал, чтобы обманывать, просто природа наделила его импозантной фактурой и мужественной внешностью, и люди легко обманывались, воображая жаркий огонь там, где лишь слабо тлел ущербный уголек.
Отведав душу Капитана, Сильвин прочитал в его глазах и всю его прошлую жизнь, до последней капли, во всех ее мыслимых подробностях, отчего едва не потерял сознание, а потом увидел и его ближайшее будущее: владелец доблестной фуражки погибал от вероломной пули, выпущенной ему в голову из непроницаемой темноты. Вот почему Сильвин подскочил на стуле.
Все было примерно так же, как тогда, когда он заглянул в глаза Германа, но теперь, благодаря очкам, несоизмеримо явственнее и подробнее. Самое важное — Сильвин на этот раз чувствовал себя не жалким вуайеристом, подглядывающим в замочную скважину, а полноценным интерактивным зрителем, потому что при желании мог окунуться в любой временной отрезок жизни Капитана, взять любой эпизод, рассмотреть его во всех деталях и с любой точки зрения, и не только услышать какой-либо разговор, но и вникнуть, кто и что на самом деле думал, пока говорил. Это было потрясающе.
Сильвин узнал о чем в данный момент, чокаясь с Германом, размышляет Капитан, поскольку это лежало на поверхности и сразу бросалось в глаза. А думал Капитан о том (отбрасывая мысли о мудреном сексе), как много он заработал на афере с автосервисом, поскольку так называемые налоговики были им же и подосланы, и сколько еще предстоит заработать, в особенности тогда, когда автосервис будет всецело принадлежать ему. Что же касается своего приятеля и партнера по бизнесу — Германа, то, несмотря на то, что они знают друг друга много лет, служили в одной части, вместе выпили цистерны горькой, этот тупой солдафон с манией величия, склонный миндальничать со всякими дегенератами, вроде этого одноглазого ублюдка, совсем ему не друг и не заслужил к себе другого отношения. Не говоря уже о том, что все равно рано или поздно Германа закатают в асфальт столичные — а они об этом, ох, как давно мечтают. Слава богу, что он, Капитан, успел вовремя подстраховаться: засвидетельствовал столичным свое глубочайшее почтение и сообщил о Германе и его бизнесе все, что их интересовало.
Сильвин сразу подумал о том, что Капитан не может быть таким и не может так думать. Ведь все это нелепо и никак не совпадает с образом щедрого на дружбу, бесстрашного морехода. Не может же человек, в самом деле, читать мысли других людей? Но тут представился случай: Сильвин только что узнал, что Капитан в ближайшем будущем, через минуту-две, когда по телевизору назовут имя победительницы музыкального шоу, неловко развернется к экрану и, зацепив локтем бутылку, опрокинет ее на салат, и часть шампанского пенисто прольется. Он ждал и наконец дождался: диктор объявил имя певицы, Капитан заинтересованно повернулся и задел бутылку. Предвидя событие, Сильвин успел ее подхватить и вернул в вертикальное положение. Все были удивлены до крайности.
Герман. Э, да очки явно пришлись тебе в саму пору!
Капитан. Завидная реакция для одноглазого шизоида!
Мармеладка же взлохматила ангельской ручкой волосы Сильвина, а ее подруга с ехидцей обозвала их любовничками.
Прошел час, пока Сильвин решился вновь поднять взгляд, хотя сделал это случайно, забывшись. На этот раз он скосился на Мармеладку. Сколько он посвятил ей вздохов, мыслей, воображаемых признаний, сколько мук любопытства пережило его сердце. Девушка была беззаботна, распутно смотрела изящным разрезом азиатских глаз, и в черных ее зрачках исполняли танец живота отражающиеся свечные огоньки. Она была точно такой, какой Сильвин себе ее представлял — молодой фантастической самочкой со вскормленными формами, с гладкой позолоченной кожей, однако то, что он увидел внутри нее, заставило его выронить вилку. Мармеладка была мыслями не здесь, а далеко-далеко, за тысячи километров, в пронизывающей степи. Сначала она девчонкой в тюбетейке с двумя черными косичками бежала от злой собаки в сторону хлопкового поля, потом ее катал верхом на запряженном ослике смуглый парень. Он же тискал ее в яблоневом саду, недалеко от кишлака, а затем она пела на незнакомом корявом языке грустную колыбельную у кроватки младенца — ветер ей заунывно подвывал, а в углу неопределенно качала головой столетняя бабка.
Сильвин униженно извинился, поднял вилку и снова вожделенно впился в глаза Мармеладки. Несмотря на неполные восемнадцать, она уже прожила большую нелегкую жизнь и испытала многое: ее и били, и насиловали, и обманывали много раз, продавали и перепродавали. За ее короткую жизнь ее мучили десятки мужчин, и она им покорно отдавалась, выполняя все их требования, какими бы абсурдными они ни были. Она уже полтора года безвылазно жила в Сильфоне и никак не могла вырваться домой.
Сильвин чувствовал себя вампиром, он жадными глотками высасывал из Мармеладки всю ее горькую сущность, а напившись, заставил себя прерваться и в изнеможении отвалился на спинку стула, ощущая свинцовую тяжесть в затылке. А он-то думал, что несчастней его не может быть на свете людей. Больше всего в Мармеладке поразила даже не степень, до какой могут опускаться такие прелестные смуглые девочки из-за денег, а то, что к сегодняшнему времени воля ее отнюдь не закалилась в боях, а, наоборот, оказалась окончательно сломленной. У нее появилась привычка к бесправности и постоянному унижению, даже некое мазохистское удовольствие от бессилия перед обстоятельствами. Ею правил животный страх перед мужчинами, владеющими ею, которые ни за что ее не отпустят, а если она будет непослушна — церемониться не станут. Она еще тешит себя надеждами, ее сердце и душа часто не здесь, а там, на унылой родине, но она уже никогда не вернется в свою степную страну — Сильвин это понял со всей очевидностью — и никогда не увидит сына, ради которого решилась однажды на рисковые странствия.
