Детектив и политика 1991 №6(16) - Ладислав Фукс
Встал на горло собственной песне? Жаль, что с таким роковым опозданием, что долго давал волю пустяковым в конечном счете страстям, цеплялся за предрассудки.
Сейчас уверяет, что извлек уроки. Уверения стоили бы не дороже "павловского" рубля, не подкрепи он их делами и поступками.
Его послефоросские шаги, в отличие от некоторых высказываний, которые он еще позволяет себе по инерции, предприняты деятелем, отважившимся на крутой поворот, с беспощадной зоркостью просчитавшим варианты. На внеочередном съезде народных депутатов Горбачев явил себя политиком напористым, властным, искусным. Не в пример, кстати, многим депутатам — правым и левым — ощутил судьбоносность момента. И соответствовал ему.
Распевали когда-то детскую песенку про барабанщика: "Вдруг проснулся, перевернулся…"
Мы сетуем: много неясностей сопряжено с путчем. Но сколько вокруг прояснилось! "Загадочность" президента пошла на убыль.
Приверженность демократическим воззрениям сама по себе еще не гарантирует человеческую добропорядочность. Но измена им неотвратимо ведет в то самое подполье, где лелеют гнусные планы, вынашивают мерзости. Не зря густая секретность обволакивала деятельность на Старой площади и площади Дзержинского. Горбачев и сам слишком привык к укромным разговорам, к политике, не всегда свободной от двуличия, к словоизвержениям, скрывающим существо проблем.
Назначение двух центральных московских площадей отныне изменилось. Идолопоклонники и жрецы Великой Секретности меняют профессию или уходят на покой, или…
Сумеет ли Горбачев изменить не только свои взгляды, свое окружение, но и собственное общественное поведение, стиль его?
Эпоха политических кульбитов центра кончается. Наступило переходное, как его называют, время, оно донельзя нуждается в лидерах, обладающих, помимо должностной власти, подлинным духовным авторитетом. Сможет Горбачев обрести для себя достойное место — и мучительный промежуточный период будет менее щедр на "сюрпризы" и "волчьи ямы", не будет постоянно литься кровь.
По мере сближения президента с будущими заговорщиками, невольного сближения с шантрапой, что их идеологически обслуживала (а теперь норовит выгородить), акции его неуклонно падали. Провалившийся путч едва ли их повысил. Он, правда, подтвердил свою репутацию гения компромисса. Но не компромиссом единым…
Для так решительно пробудившейся наконец молодежи Горбачев чужой. Люди разных поколений за шесть лет и три дня воспрянули к новой жизни. Но разобщены, непривычны к республиканской, отнюдь не бесконфликтной независимости. Все это еще больше затрудняет взаимоотношения президента с народом, а привычный для него разговор, набившие оскомину формулировки и словесные выкрутасы вовсе не приемлемы. Добрая половина излюбленных его политических приемов теперь окончательно себя изжила. Для людей президент уже не слишком большая загадка, а вот они для него, пожалуй, во многом загадочны.
Но насколько бы ни уменьшились президентские правомочия, насколько бы ни упал престиж, роль Горбачева остается значительной. Как-то он с ней справится; налегке прилетев из Фороса в малознакомую страну?
Ответ на этот вопрос даст будущее. Автор от прогнозов увольняется.
Сентябрь 1991
Станислав Говорухин
СУМЕЕМ ЛИ РАСПОРЯДИТЬСЯ ПОБЕДОЙ?
— Что больше всего вас сегодня тревожит, возмущает, радует — в контексте пережитых августовских событий?
— Меня больше тревожит ход событий, чем радует. Потому что победа — ну, во-первых, не надо уж особенно переоценивать эту победу — все же далась малой кровью, а когда переоценивают победу, преувеличивают опасность — убивается великодушие. Не получилось бы так, что все вернется на круги своя…
То есть, конечно, противники, главные враги наши повержены, — коммунистическая партия, которая только мешала жить нормально, логично, сообразно общим законам бытия, Комитет госбезопасности — этот дракон — лишился одной из своих страшных голов, военно-промышленному комплексу, пожиравшему большую часть нашего бюджета, придется сегодня умерить аппетиты — видите, многое, казалось бы, освободилось для того, чтобы наладилась жизнь граждан… Но вот у меня ощущение, что она все равно не наладится.
— Почему же?
— Потому, во-первых, что любой победой надо уметь распорядиться. А во-вторых, все-таки, конечно, мы — страна, очень развращенная семьюдесятью тремя годами коммунистического бытия, и боюсь, что у нас все опять примет уродливые формы, по-прежнему будем воровать, по-прежнему будут действовать законы блата, ну а что касается преступности — тут и гадалкой не нужно быть, чтобы догадаться, что в условиях рынка она всплеснет с новой силой. Хотя и сейчас уже, кажется, достигла немыслимых размеров.
— Как побороть ее, возможно ли это вообще… На эту тему я даже не задаю сейчас вам вопроса — тем более что фильм ваш "Так жить нельзя" до сих пор в памяти. И все же, все же, все же…
— Да, нет ни опыта, ни достойной милиции — та, которой мы располагаем — она и с сегодняшней преступностью бороться уже не в состоянии, а что будет дальше… Преступность, знаете, проникает уже во все сферы…
— Кстати, на днях читала вашу заметку в "Известиях" о правовом беспределе издателей…
— Вот вам, пожалуйста. Книгопечатание, туризм, кинематограф, телевидение, вообще культура — все это сферы, куда будет проникать преступность. Ведь речь идет не обязательно о бандитах, вооруженных автоматами, грабящих банки и сберкассы, а обо всех, кто грабит народ, кто, ничего не производя, зарабатывает деньги — это все преступность, самая натуральная. Если он, ничего не производя, зарабатывает огромные деньги — значит, он эти деньги выгребает из карманов тружеников — закон-то простой.
Вот то, что меня тревожит сегодня. Ну это не все, конечно: состояние духовной разрухи, в котором мы живем, да многое другое… Словом, я, так сказать, опять на самых пессимистических позициях — никак не удается сойти с них. Ну два-три дня эйфории после победы — а сегодня уже, так сказать, трезво смотрю на произошедший со страной инцидент. Никакого, строго говоря, серьезного переворота не состоялось, либо действовали неграмотно, либо просто и не хотели, и не могли действовать по всем законам военного переворота — так что победа, конечно, одержана, но не над таким уж на все готовым противником.
— Прочли ли вы статью Эдуарда Тополя в "Московских новостях", где он призывает чуть ли не безоговорочно простить всех путчистов. Что вы по этому поводу думаете?
— Да с этого я и начал: когда принимаются убеждать, что это — страшные преступники, преувеличивают опасность, грозившую стране, то убивают великодушие: какого же калибра эти преступники? Уверен, например, что Янаев просто был бездарной марионеткой. Я давно еще, шутя, предложил обратиться в правительство с просьбой, прежде чем судить их, наградить их высшими наградами государства — так много они сделали за три
