Юлий Дубов - Большая пайка
— Я не понимаю. Я просто ни хера не понимаю. Что происходит?
Потом Муса снова закрыл глаза, обхватил голову руками и стал медленно сползать со стула. Виктор закричал, набежала охрана, вызвали «скорую». Мария, с красными от слез глазами, звонила одновременно по трем телефонам, выбивала госпитализацию в Кремлевку. На шум вышел Ларри, посмотрел на Мусу, лежащего на диване с мокрым полотенцем поверх лба, приказал закрыть контору и никого не впускать, а потом, схватив мобильный телефон, мгновенно договорился, чтобы в больнице вместе с Мусой неотлучно находилась личная охрана. Затем Ларри вызвал Марию в коридор и сказал тихо, но внятно:
— Закажи быстренько чартер. В Швейцарию. Пусть ждет. Я тебе сейчас дам тридцать штук, отдашь как задаток. Поняла? Завтра Петю похороним, и Платон Михайлович сразу улетит. Поняла?
— Но Платон Михайлович… — начала было Мария, привыкшая получать указания из одного-единственного источника, — он мне ничего…
Никто толхом не понимал, почему и из каких соображений у Ларри время от времени прорезался грузинский акцент. Однако когда это происходило, вопросов уже не задавали. Ларри посмотрел на Марию неожиданно потемневшими глазами, ласково взял ее за плечо и прошептал:
— Сдэлай как говорю. Быстренько. А то мы найдем Платону Михайловичу другого личного помощника. Поняла мою мысль?
Взглянув в приветливо улыбающееся лицо Иллариона Георгиевича, Мария вдруг отчетливо поняла и его мысль, и тот непреложный факт, что сейчас есть только одна власть и только одна сила. И если Мария хоть на секунду попытается противопоставить себя этой власти, то на нее — пусть не сейчас, пусть через месяц — обрушится неминуемое возмездие, обрушится и молниеносно сломает ту хрупкую систему взаимоотношений, которую она так старалась выстроить все последние годы. И еще Мария поняла — эта власть не от мира сего. Неважно, с каким она знаком — с плюсом или с минусом. Но она настолько реальна и настолько огромна, что задавать вопросы и пытаться выяснить, кто в этом мире главный, просто кощунственно. И Мария, признававшая до сих пор исключительно Платона как альфу и омегу мироздания, вдруг ощутила невыносимое физическое давление, которое невозможно было ничем уравновесить.
— Я свои бабки плачу, — как бы угадав ее состояние, добавил Ларри. — Поняла? Свои. Если не надо будет чартера, я сам разберусь. Ты сделай, как я сказал. Ладно? Считай, что я просто к тебе с личной просьбой обратился. Хорошо?
Мария кивнула и, будто загипнотизированная, пошла к телефонам.
Дебют папы Гриши
Похороны Пети Кирсанова были назначены на субботу. Уже вечером в пятницу с Завода прилетела представительная делегация, возглавляемая директором и папой Гришей. Примерно час они прождали Платона в клубе, потом директор усадил всех ужинать, а сам поехал в больницу проведать Мусу. Когда появились Платон и Ларри, ужин под председательством Марка был в самом разгаре.
— А где уважаемый товарищ руководитель? — спросил Платон, оглядываясь по сторонам.
— Поехал навестить Мусу Самсоновича, — ответствовал папа Гриша, подходя с объятиями.
Платон расцеловался с папой Гришей и, садясь рядом с Ларри за стол, обратил внимание, что тот как-то необычно задумчив.
— Ты чего? — сквозь зубы прошептал Платон, следя, как в рюмку льется ледяная водка.
Ларри неопределенно покрутил головой и наступил Платону на ногу, призывая к молчанию.
Через полчаса, когда приличествующая печальному событию скорбь несколько развеялась и беседа за столом приняла непринужденный характер, Платон поднялся, незаметно потянул Ларри за рукав и кивнул в сторону двери.
— Случилось что? — спросил Платон, когда они уединились в коридоре.
Ларри помолчал немного, а потом ответил, тщательно подбирая слова:
— Мне кое-что не нравится. Мне не нравится, что директор поехал к Мусе.
Зачем он к нему поехал? Он мог к тебе поехать, он тебя давно знает. Мог ко мне поехать. А он нас не дождался и поехал к Мусе. Почему? Может, они старые друзья? Или сейчас сильно подружились? Тогда почему мы про это ничего не знаем?
Что скажешь?
— Ас какой стати тебя это беспокоит? — ощетинился Платон. Он не любил, когда задевали Мусу.
— Меня ничего не беспокоит. — Ларри достал сигарету, покрутил в руках и спрятал в карман, вспомнив, что Платон плохо переносит табачный дым. — Я просто не понимаю. А когда я не понимаю, мне не нравится.
Платон задумался. Муса, замкнув на себя инфокаровские операции по недвижимости, решал попутно кое-какие проблемы заводского руководства. Поэтому с директором и папой Гришей ему приходилось общаться часто и накоротке. Но Ларри прав. Это не объясняет, почему директор Завода, приехавший на похороны Петра Кирсанова и в клуб к Платону, вдруг сорвался и понесся через весь город навещать больного. Надо будет как-нибудь похитрее разузнать, в чем тут дело.
Необычные вещи хороши, когда ты их устраиваешь сам, а не когда они происходят помимо твоей воли. Необычного же за последнее время поднабралось изрядно.
Непонятное ни по сути, ни по исполнению убийство Кирсанова. Загадочный взрыв в банке на следующий день. (Кстати, не мешало бы позвонить в больницу, узнать, как там Гольдин. И съездить к Ленке, поговорить с лечащим врачом. Вроде все стекла из плеча вынули, но лучше еще раз сделать рентген, подстраховаться.) Не менее загадочная настойчивость Ларри, настаивающего на немедленной эвакуации Платона из Москвы. Кстати…
— Может, объяснишь, зачем вся эта история с чартером? — спросил Платон. — Ты обещал.
— Сам не знаю, — признался Ларри. — Вот что хочешь, матерью клянусь, не знаю. Мне просто нехорошо на душе. Какое-то предчувствие, если хочешь.
— Тогда тебе тоже лучше свалить в Швейцарию. Давай вообще все уедем.
— Не лучше. Смотри. Мы принимаем решение прокрутить деньги. Это связано с СНК. Так? Начинаем работать. Через три недели убивают Петю. Он — твой зам по СНК. Так? Я посылаю в банк за документами по СНК. Банк взрывают, документов нет. Так? А ты — генеральный директор СНК. Что-то у нас произошло не правильное, а мы не знаем что. Лучше тебе посидеть пока в Лозанне. Кто-то начал охоту на СНК. Согласен со мной?
— А тебе не кажется, что это… — Платон кивнул в сторону банкетного зала.
— Что-нибудь пронюхали…
— Мне уже все кажется, — сказал Ларри. — Мне не понравилось, что директор поехал к Мусе.
— Ты думаешь…
— Я не хочу так думать. Но смотри сам. У нас полная готовность. Через месяц СНК забирает Завод под себя. Все уже подписано, осталось только чуток денег подкопить. Самое время кому-нибудь взять СНК под себя. А? Почему ты должен быть главным? Кто это сказал? Почему директор не может быть главным? Или папа Гриша? Или назначат кого-нибудь, сговорчивого. Кто в курсе всех дел.
Ларри снова вытащил из пачки сигарету, но на этот раз закурил, аккуратно пуская дым в сторону.
— Понимаешь меня? Не хочу, чтобы через неделю мы здесь по твоему поводу собирались.
— Ты соображаешь, что ты мне говоришь? — спросил Платон. — Ты мне говоришь, что Муса…
— Я тебе этого не говорю, — обиделся Ларри. — И не могу говорить. У меня таких данных нет. Я тебе объясняю, где и какие интересы лежат. А уж кого и куда эти интересы подвинут-сейчас сказать трудно. Я знаю, про что ты думаешь.
Друзья детства, росли вместе, туда-сюда… Пойми, тут же не место за столом обсуждается, когда никто не хочет на углу сидеть. За это не стреляют. Тут интересы стоят миллиарды баксов. Что, такой интерес никого подвинуть не может?
— Ладно, — не сдавался Платон. — Оставим это. А если бы он к Мусе не поехал, что бы ты подумал?
— То же самое и подумал бы. Мысли одни и те же. Я не о людях думаю. Я об интересах думаю. И считаю, что тебе лучше улететь завтра. Я на твоем месте и на похороны бы не ходил, но это могут не правильно понять.
— На похороны я, конечно, пойду, — сказал Платон задумчиво. — Хорошо, что мы поговорили. Как теперь быть с охраной?
— Менять надо. Всех. Особенно личников.
— Даже так? Потому что Муса набирал?
— И поэтому тоже. Он сейчас в больнице, а слушают они только его.
— Поеду-ка я, друзья мои, — раздался позади голос. — День был тяжелый, да и завтрашний не легче намечается. Не буду я, пожалуй, руководство дожидаться. А то они, видать, заболтались там, как обычно, забыли про малых сих.
За спинами Платона и Ларри стоял папа Гриша. При всей своей массивности он умел передвигаться быстро и незаметно, как большая кошка. И сейчас, глядя, как папа Гриша и Ларри ласково улыбаются друг другу, Платон с удивлением подумал, что в чем-то неуловимом они чрезвычайно похожи.
— Я уж шефа отговаривал, отговаривал, — продолжал папа Гриша, — говорил ему, что неловко, что Платон сейчас приедет, обидеться может, да и Ларри тоже, а он ни в какую. Должен, говорит, обязательно повидаться с Мусой, Они, как встретятся, просто оторваться один от другого не могут. И о том беседуют, и об этом. Я уж устаю по стариковски от их разговоров, спать ухожу. А они иной раз до утра засиживаются. Я Мусе говорю — мы, дескать, в твоем возрасте все больше по ночам девок гоняли, а ты только о делах да о делах. Смотри, говорю, прозеваешь все на свете за своим бизнесом да за разговорами. Он слушает, усами шевелит и улыбается. Погодите, говорит, папа Гриша, сделаем тут одну штуку, все девки на свете наши будут. Я уж не спрашиваю, о чем это он. Вам тут, в Москве, виднее.
