Леонид Влодавец - Московский бенефис
— Огонь! — наверно, это я сам себе скомандовал, потому что для остальных сигналом стала моя очередь. По шинам я не стрелял, бил по капоту, по кабине… Головная «пожарка» на базе «ЗИЛа» остановилась всего в полсотне метров, к тому же неловко — подставившись правой дверцей. Тот, кто сидел справа, открыл левую и, выпихнув мешком водителя, вывалился сам. Ударил Бойчук — и мужик с диким воплем подскочил на полметра и пузом, плашмя рухнул наземь. Остальные «ихние» попрыгали через задние двери и, прикрываясь машиной, стали отвечать.
Мой пенек был вполне надежен, если из-за него не высовываться. Но не высовываться — значило не стрелять. Те, кто долбил по нам, прячась под колесами «ЗИЛа»-«пожарки», вполне могли прижать нас огнем, пока другие, те, что свернули и поехали влево от самолетного хвоста, не обойдут нас с фланга. В ту сторону строчил только Тарасюк, которого я не видел.
И тут я услышал торопливый, гулко разлетевшийся по лесу автоматный грохот где-то за спиной… Несколько пуль прошуршало намного выше моей головы. Они летели из лесу.
В какие-то секунды все стало понятно до холода в желудке. Эти, на машинах, были только одной группой. Со стороны леса должны были, в случае пальбы, подвалить еще. Они хотели подойти без шума, но, видимо, наткнулись на летчиков, которых я, по доброте душевной, погнал в тайгу от греха подальше…
Тоска смертная накатила. У летчиков вряд ли было время вытащить из кобур свои «Макаровы», да скорей всего и не имели они их при себе… Ведь они ж не в тыл врага собирались, а в обычный рейс. Да и если у них было время пальнуть, против «калаша» не попрешь. Это означало, что те, кто сейчас расстреливает летчиков, через пару минут выйдут на опушку и саданут нам в спину. По крайней мере, мне и Гриценко, потому что тех, кто под самолетом, сразу не достанешь.
Гранату — в подствольник! Пуля брякнула по каске, пошла мяукать, я дернул спуск гранатомета, едва высунув один глаз из-за пня. Хлопок! Удар! Есть!
Везет дуракам! Гранату я положил не куда-нибудь, а под днище «пожарки», в узкую щель между обрезом алого борта и землей. Больше того — под бензобак. Кто-то заорал диким голосом, но я не понял, то ли осколками его задело, то ли окатило валом оранжево-рыжего пламени, вырвавшегося из-под машины и забушевавшего вокруг нее. Сизо-черный дым клубами повалил от горящего бензина, пули перестали долбить пень, и я рывком отпрыгнул из-за пня назад, буквально вмазываясь в траву, прополз несколько метров, и, привскочив, взлетел по стремянке в самолетный люк.
— Гриценко! — позвал я, потому что парень не усек моего маневра и остался на месте. Он понял, вскочил, метнулся к самолету и тут… Протарахтели две очереди откуда-то из-за деревьев — и Гриценко швырнуло наземь. Автомат вылетел из рук и, бряцнув антабкой, упал в траву. Он опоздал на десять секунд — не больше. Да что ж, блин, за жизнь?! Хочу помочь — а люди из-за этого гибнут…
Где-то внизу, там, где остались Тарасюк с Бойчуком, хлопнули подствольники, потом ударило несколько очередей, кто-то взвизгнул, и стало тихо.
— Трое, — сказал незнакомый голос. — Еще пара в самолете.
— Подпалить его к хренам…
— Нельзя…
Я заглянул в грузовой отсек. В дюралевом борту светилось тонкими лучиками с десяток пробоин… На полу, ничком, окунувшись в бурую лужу, лежал Пилипенко. Те мальчики, что подсчитывали трупы снаружи, к сожалению, были не правы. Один я остался. А всей пальбы, судя по моим командирским, вышло на пять минут. Может, на десять, но не больше.
— Баринов! — позвал голос. — Бросай оружие и выходи. Жизнь гарантирую.
Я отмолчался, напряженно шевеля мозгами. Всего ничего: выйти и сдаться. И ведь помилуют, сразу не прикончат. Скорее всего и я, и Таня-Кармела понадобились кому-то, кто интересуется нашими микросхемами. Все «прапорщики» стали трупами. Вряд ли кто-то расскажет Чудо-юде, как я себя вел.
— Баринов! — голос стал строже. — Ты жив, мы это знаем. И то, что тебе приказано живым не сдаваться — тоже знаем. Не тяни время. Все равно выйдешь!
Я вспомнил о клемме и ящике 888. «Через две минуты ка-ак…» — а зачем? Ведь она там спит и, может, даже почувствует, как ее разрывает на части. Да и мне, по правде сказать, эти ощущения не очень хотелось испытывать. Времена орлят, подрывавшихся последней гранатой из чистой принципиальности, похоже, прошли. То ли принципы изменились, то ли жизнь стала дорожать. А может быть, помирать просто так, чтоб врагу не достаться, нужно только в тех случаях, когда наверняка знаешь, что если не помрешь — хуже будет. Сейчас мне что-то упрямо подсказывало, что хуже — не будет. Я прикинул, что могу потерять, если сдамся. Свободу — наверняка. Совесть — у меня и так ее с гулькин нос. Семью — жил же я без нее двадцать лет! Но зато смогу жрать, дышать, может, и еще чего-нибудь… А взорвусь — потеряю все вообще. Начисто и навсегда. Другого Короткова-Баринова не будет. Будут клочья мяса и обломки костей, размазанные по смятым листам рваного дюраля. И только эксперты смогут отличить, где чей ошметок, что было Димой, а что — Таней…
Додумать мне не дали. Грохнул небольшой взрыв, тряхнувший самолет, со звоном и лязгом вылетела дверь. Ах, с-суки! Кольцо с «эргэдэшки» я сорвал моментально и, отпустив рычаг, пару секунд держал в руке, думая, что смогу выдержать до четвертой. Но не смог. Рука сама швырнула ее туда, в проем взорванной двери, грохнуло, тряхнуло, осколки затенькали по обшивке, кто-то, охнув, матернулся, от души резанул очередью по борту самолета…
— Отставить! — гавкнул голос очень и очень знакомый, хотя и слышал я его, если он мне не приснился, давным-давно. — «Черемуху»!
Хлопок! «КС-23» плюнул гранатку, она лопнула, и желтоватое облако стало расползаться по салону… Я бросился прочь от него, и даже не помню, как очутился в хвостовой турели, на том месте, где когда-то стояла пушка… Но глотнуть газа я все-таки успел. Меня замутило, засвербило в горле, в глазах, в носу. Слезы потекли ручьями, я закашлялся, как туберкулезник, а потом вдруг ощутил, что не могу пошевелиться, теряю равновесие и роняю оружие… «Ждал Нюру, а пришла Света…» — выдал мозг, явно утратив логику и выдирая из памяти некие куски. Затем стало темно, тихо и пропали все остальные ощущения.
СТАРЫЕ ЗНАКОМЫЕ
К сожалению, они пропали не навсегда и даже не надолго.
Наверно, я пришел в себя не позже чем через двадцать минут, а то и раньше, сидя на жесткой скамеечке в салоне грузового «Ми-8». Руки, скованные наручниками, были пристегнуты к стальной скобе, примерно так, как в то время, когда Кармела катала меня на «уазике» по Подмосковью. Само собой, все мое вооружение было отобрано, вместо каски-сферы на голове у меня появилась какая-то засаленная кепка, вместо бронежилета — ватник. Да и вообще меня переодели капитально. Я превратился не то в бомжа, не то в беглого зека, не то в дезертира. Кирзовые сапоги, затертые и стоптанные на обе пятки, драная рубашка в грязно-серую клетку, замасленные и штопаные солдатские штаны.
В салоне, кроме меня, было еще пятеро. Судя по всему, это были именно те граждане, что провернули эту операцию. Вооружены они были не хуже, чем я, когда отправлялся сопровождать эти чертовы полторы тонны. На них было то же советское снаряжение, те же бронежилеты и сферы, у них были те же автоматы. Отличались они лишь тем, что под касками у них были напялены вязаные подшлемники с дырками для глаз. Все ясно — группа захвата взяла вооруженного и особо опасного преступника, правда, ранее не судимого… Возможно, администрации аэропорта именно так все и объяснили. Группа вооруженных бандитов угнала военно-транспортный самолет, а отважные бойцы МВД ее обезвредили. Кто бы стал проверять?
Я представил себе, как помрачнеет отец, узнав о том, чем все закончилось. Пенал с липовыми перстеньками, конечно, забрали, но если эти господа или товарищи охотились именно за ними, то разберутся в надувательстве достаточно быстро. Ящик с Кармелой стоял в шаге от моих ног. Видимо, господа-товарищи не торопились его вскрывать.
Нетрудно было догадаться, что те, кто меня сцапал, ни на какие вопросы отвечать не станут и задавать их совершенно бессмысленно. То, что эти ребята и сами не будут задавать вопросов, тоже само собой подразумевалось. Утешало и то, что после того, как я угодил к ним в лапы, они не отвели душу и не наставили мне синяков. Обычно после того, как клиент расстреляет по тебе пару магазинов и угостит двумя гранатами, с ним не церемонятся. К тому же в этой перестрелке мы минимум двоих уложили насмерть, а возможно, и больше. Подобное обращение не улучшает эмоциональный настрой. Но у этих парней, как мне показалось, нервы были крепкие. Если им велели взять живьем и доставить живым, то выпрашивать себе пулю бесполезно. Они даже бить не станут, потому что при этом может пострадать моя очень нужная кому-то черепушка. В самом крайнем случае аккуратно дадут под дых, на манер нашего незабываемого ротного, чтобы привести в успокоенное состояние.
