Петр Катериничев - Банкир
Да и если глупо спорить с мастером единоборств голыми руками, то с ним вполне можно толковать с какой-нибудь железкой, зажатой в мозолистой рабоче-крестьянской ладони финансиста! В юности я учился не только нырять, но и использовать подручный металлолом со всей присущей ему убойной силой.
Кочережки, какими помешивают уголек проводники в рабочих тамбурах, — вполне из их числа… К тому же-у меня преимущество. Судя по тяжелым карманам, у блондина там «шпалеры» на боевом взводе, но стрелять он не торопится: я ему нужен самолично, живой и по возможности не сильно поврежденный! Вот уж этой радости я ему не доставлю!
Кое-как отмахиваясь, двигаюсь каракатицей, спиной вперед. В смысле — назад. Сдергиваю шторку вместе с бордюром, перегораживая проход. Задержит это блондина на секунду, но мне больше не нужно. Проскакиваю створки, дергаю дверь, хлопаю ею и — вперед! Пролетаю мирно спящий купейный, следующий. Преследователь отстает на полвагона… Блин! Хозяйственные провожалы пошли — нигде ни кочерги, ни совка хренового! Еще вагон…
— Вы что это, гражданин? — Поддатая, крашенная гидропиритом сердитая тетка колышется лицом, плавно переходящим в безразмерную грудь, и таращится на меня фиолетовыми коровьими глазами. Вагон-ресторан.
Вместо ответа, двигаю тетку снизу в подбородок, мне некогда растолковывать ей старую истину общественных пищеблоков: «Проход держать свободным!» Да и боюсь, если она останется стоять так же несокрушимо, мой «приятель» — блондин «заласкает» ее ребром ладони по шее — до смерти…
Проскакиваю в вагон, оказываюсь в кухонном рабочем тамбуре. В самом «пищеблоке» — два пьяных кавказца с «дэвушкой-баландынкой», подобной первой…
Но они в таком состоянии, что и эта кухонная дива кажется им Белоснежкой!
Понятно, что меня они если и воспринимают, то только как часть пейзажа и то — вряд ли… Я же хватаю со стойки кухонный нож, сработанный в аккурат как датский меч, и выскакиваю в тамбур.
Голубоглазый появляется следом, будто тень отца Гамлета. Смотрит на шедевр кухонного искусства в моей руке — явно не «Аристон»! — и губы его кривятся в презрительной усмешке. Пусть кривятся!
Отмахиваю «мечом» так, что он едва успел отклониться назад. Тусклое, привыкшее к крови железо в полутемном тамбуре выглядит совсем темным. В такой тесноте блондину ногами не размахаться, а зажатый в моей руке металлический брусок делает саму руку на сорок сантиметров длиннее. Поиграем?
— Может, обойдемся без кровопролития?.. — Блондин лениво разлепляет губы.
Ему не до игры. Усмешка продолжает кривить губы, удар — молниеносен: меня бросает в угол, он делает шаг, швыряю нож ему в лицо, как дротик, — он отбивает рукой. Прыжком приникаю к противнику, хватаю за лацканы куртки, дергаю на себя — он грамотно переступает, оказывается спиной к стене, а у меня сзади — распахнутый черный проем, оттуда веет холодом. Стараясь использовать инерционную скорость, пихаю его к стенке., пытаюсь ударить затылком, он инстинктивно напрягся, сопротивляясь… С силой рву «спортсмена» за куртку, падаю перекатом на спину, с упором ноги в живот, — и мы оба летим в черную снежную пропасть. Как в бездну.
Глава 52
Лена Одинцова проснулась, когда уже рассвело. Глянула на часы — четверть десятого. Это значит, что через час — Москва?!
Быстро встала, оделась, начала прихорашиваться. Сначала отсутствием Дорохова она никак не встревожилась. Захватила зубную щетку, в туалете привела себя в порядок; заглянула в тамбур, но там его не было тоже… Хотя туалета в СВ — два. Подошла ко второму — тот оказался заперт; несколько раз постучала — без результата…
Постучала в купе проводника — никакого ответа. Дернула дверцу. Тоже заперта. Где этого-то носит?! Уж он-то должен объявиться обязательно — деньги за роскошный ужин с напитками и закусками он не получил. Может, напился сам и дрыхнет? Странно…
Лена пошла по вагону, дергая все двери подряд. Некоторые были незаперты, другие — закрыты, но снаружи. Вот тогда стало тревожно по-настоящему… Она — что, одна в целом вагоне? Совсем?
За окном проплывали куцые, бедные деревеньки Подмосковья. Дальше — появятся замки и замочки под блистающими кровлями, с башнями и башенками, этакие «Замки Шляпников»[5], среди серых бревенчатых срубов — и это будет означать, что Москва совсем рядом. Но где же Дорохов?!
У Льюиса Кэрролла в «Алисе в Стране чудес» Шляпник — олицетворение рационального; примерявший шляпы на себя, он сам превратился в «болванчика» и вместе с Мартовским зайцем оказался «вне времени». Страна чудес…
* * *Лена еще раз беспокойно прошлась по вагону, дергая подряд все двери. Вышла в соседний тамбур. Там — все как обычно: трое мужиков спокойно курили, причем у одного из них папироса под благородным названием «Беломор» распространяла такой омерзительный запах горелой тряпки, что не оставалось сомнений: на табачной фабрике в каком-нибудь Погаре или Ельце добавлять туда табак перестали вовсе и обходились тем, что произрастало окрест, комбинируя с отходами тряпкопрядильного производства.
Лена прошла в вагон, спросила проводницу, сосредоточенно подметавшую дорожку:
— Извините…
— Чего надо? — Проводница подняла голову, и на лице ее словно было написано курсивом: «Ходют, сорют, а как подметать — так…»
— Извините. — Лена попыталась улыбнуться, наткнулась на устало-настороженный взгляд тетки, поняла, что не получится. — Скажите, вы не знаете, где может быть проводник соседнего вагона?
— Я что, нанималась за ним следить?
— Нет, но Москва скоро, а у него — заперто.
— А тебе чего приспичило-то?
— Да я хотела расплатиться, мы у него колбасу брали, коньяк…
— А-а-а… — протянула тетка с некоторым даже удивлением. Видно, пассажиры, которые боялись, что уйдут, за что-то не расплатившись, попадались ей куда реже, чем наоборот. — И много вы ему задолжали?
— Так он цену не назвал. Мы и решили — перед Москвой расплатимся.
— Так ты из седьмого?
— Ну.
— В седьмом — Колька Прохоренко, он вообще непьющий, и куда его черти занесли — это уж не знаю. Да и как объявится — ты, девка, не очень-то и раскошеливайся, он жмот редкий, прикинь сама, насколько наели-напили, увидишь: как цену назовет, так вдвое супротив твоей станет, а то и втрое, даже с нашенской накруткой. У него и мы снегу не допросимся по зимней поре… Так что — если где и затерялся покудова — так и в голову не бери… Объявится! Чтобы Коляня Прохоренко от денег срывался — такого никак быть не может.
— А у бригадира?
— Это вряд ли. Хотя… Только ты к нему не ходи. Бригадир у нас второй день как стро-о-огий, не тормоши зря. А то он с недопиву — на нас набросится, что твой тигра!
Лена вернулась в купе. Быстро пробежала заново вагон: никого.
— А много тут еще пассажиров-то? — появилась-таки проводница соседнего, шестого, видно, все же почувствовав профессиональную солидарность. — Да на тебе, девонька, чтой-то лица нет.
— Попутчик куда-то запропастился…
— Попутчик… Стала бы ты так переживать — из-за попутчика… Али матрос какой обходительный, вчера — добрый-ласковый, а сегодня — и след простыл?
— Даже не знаю, где он может быть…
— Э-э-э… Девонька, уж я на рейсах и не того насмотрелась! Ты лучше глянь-кось, все вещи-то целы? И деньги? А то пошли щас прохвосты, на бабских струнах так споют-сыграют, что твой Сличенко! Цыганская у них душа — вот доверчивые к ним и тянутся! Глаза надо иметь да строгость! Вы, молодые, этого и не поймете, пока не обломает вас… Я вон тоже дурой какой была, а щас двоих детей одна поднимаю: благоверный как с отсидки придет, так сразу за бутылкой, и — снова туда же, что в дом родной… Вдругорядь заявится, так я ему табуретку об башку-то обломаю и пошлю на все четыре… А то ему там на всем готовом, в тюрьме той, а я по поездам полторы ставки тяну, чтобы детей поднять как-то… А народ щас пошел не очень-то раскошелистый, чтобы подзаработать или еще чего…
Разве что летом, а щас… Это что, справедливо?.. Ну что, целы вещи-то?
— Целы…
— Ну а тогда и не горюй. Коли нужна — объявится-заявится, никуда не денется… Ну а коли… — Женщина прошла к купе проводника, отомкнула «семейным» дверь, отодвинула в сторону. — Нетути. Как корова языком слизала. — Добавила вроде про себя:
— А может, и запьянствовал в тринадцатом… Там, кажись, у Алексеича — именины… Ну да у него в каждый рейс — то именины, то смотрины, то поминки с опохмелками… Одно слово бобыль, и все деньги — на пропой души… Так чего вы у него брали-то?
— Коньяк, сервелат, балык, картошку…
— Ну, картошку, положим, не в счет, а за остальное… — Баба подняла глаза, что-то в уме прикидывая. — У тебя деньги-то есть?
— Есть.
— Тогда две сотни — в аккурат.
Лена отсчитала три.
— Богато живешь?
— Хватает.
— Ну и слава Богу. Да не переживай — найдется дружок-то. Может, с тем Колькой и запьянствовал… Он у тебя как, заводной?
