Фредерик Дар - Улица Жмуров
– Я не думаю, что факт охраны эти милых жвачных предрасполагает к любезности, – уверяю я. – Вы напрасно обижаетесь, мадам, мои намерения чисты, как стакан дистиллированной воды.
– Какой номер вы заказываете? – перебивает она.
– Номер стриптиза, – смеюсь я.
– Вы хотите, чтобы я позвала директора? – вопит девица.
– Не стоит. Меня вполне устроит ваше исполнение... Поскольку я вижу, что она сейчас взорвется, то показываю ей удостоверение. Это ее не успокаивает, наоборот, вгоняет в черное бешенство.
– Ну и что! – кричит она. – Вы думаете, на кого-то произведет впечатление, что вы из полиции?! Знайте, что честные люди полиции не боятся, а моя совесть чиста!
– Ну и прекрасно, – любезно замечаю я. – Хотя она и в чистом виде никому не нужна, даже по сниженной цене...
– Вы хам!
– Не надо повторяться! – говорю я. – Слово «полицейский» включает в себя все эпитеты, которые вы можете найти...
Кажется, финиш.
Воспользовавшись затишьем, я заявляю:
– Ну хватит болтать, Мисс Эбонит, речь идет об убийстве.
Она поднимает на меня свою физию и переспрашивает:
– Об убийстве?
– Даже о двух.
– Не может быть.
– Может. А вы можете мне помочь.
– Я?
– Вы!
Мы ведем диалог двух клоунов. Наконец милашка смягчается.
– В субботу, – говорю я, – незадолго до полудня высокий мужчина с костлявым лицом, одетый в кожаное пальто, заказывал междугородный разговор...
Она размышляет.
– В кожаном пальто, – шепчет она. – Да, помню... В кожаном пальто...
– Какой номер он заказывал? Она изумленно раскрывает глаза.
– Как я могу это запомнить? Каждый день заказывают сотни номеров!
Я признаю, что надо обладать необыкновенной памятью, чтобы это запомнить.
– Но ведь у вас должны сохраняться карточки, – говорю. – По крайней мере листки, на которых вы записываете заказанные номера и время заказа.
– Это верно.
– Где ваши субботние карточки?
– Надо обратиться к господину директору.
– А где он?
И я иду стучать в маленькую стеклянную дверь, на которую мне указывает эта доска.
– Входите!
Меня встречает симпатичный малый. Я представляюсь и излагаю свою просьбу.
– Это просто, – говорит он, открывая картотеку.
Он протягивает мне стопку карточек. Я отбираю те, что за субботу, а среди них те, на которых записаны звонки, сделанные между одиннадцатью и полуднем.
Мой взгляд быстро пробегает по странице.
Вдруг я вздрагиваю.
Гуссанвиль, четырнадцать. Одиннадцать часов пятьдесят минут.
Гуссанвиль! Место, где обретается докторская дочка... Ну конечно, Парьо звонил своей милашке!
– Четырнадцать – это номер телефона, да? – спрашиваю я директора.
– Да...
– Могут ваши службы установить имя владельца телефона с номером четырнадцать в Гуссанвиле?
– О, запросто!
Я угощаю его сигаретой, пока одна из служащих занимается поисками. Едва мы успеваем прикурить, как я получаю подтверждение: телефон с номером четырнадцать установлен в доме, принадлежащем доктору Бужону.
При нынешнем положении вещей, как любит выражаться босс, поездка в Гуссанвиль становится просто необходимой. Однако перед отъездом мне нужно уладить кучу мелких дел.
Прежде всего мне надо пожевать, потому что желудок у меня завывает от голода, потом я хочу услышать заключение судмедэксперта.
Я останавливаюсь перед итальянским рестораном и заказываю спагетти и эскалоп с шалфеем.
Еда – это залог успеха. Тот, кто умеет есть, умеет жить, а тот, кто умеет жить, всегда обставит тех, кто сидит на минеральной водичке и морковке.
Проглотив плотный обед, я звоню врачу, чтобы спросить, что показало вскрытие.
– Я его только что закончил, – говорит он. – Ваши предположения не подтвердились. Этот человек не проглотил никакого снотворного и умер от отравления газом... Смерть наступила около десяти часов вечера.
– Ладно, спасибо.
Я вешаю трубку на рычаг, думая, что вечером машиной пользовалс не Парьо... Тогда кто? Малышка Изабель?
Мне все больше и больше хочется с ней познакомиться. Звоню в картотеку.
– Орлан?
– Да.
– Как поживаешь, крысиная задница?
– Это вы, комиссар?
– А то! Можешь посмотреть, есть ли в твоих ящиках что-нибудь на фамилию Парьо?
– Могу. Вы подождете?
– Да, но пошевеливай задницей!
Я начинаю насвистывать, говоря себе, что на предмет наличия мозгов между мной и табуреткой нет практически никакой разницы... Это ж каким придурком надо быть, чтобы портить себе кровь из-за дела, которое тебя не касается, хотя через несколько часов вылетаешь в США?
И все это за просто так! Я трачу свое время, а в некоторой степени и деньги, хотя мог бы находиться в объятиях смазливой куколки и учить ее влажному поцелую.
– Алло!
Я удивленно повторяю «алло!», потому что за размышлениями совсем забыл про Орлана.
– Слушаю!
– У нас кое-что есть на Парьо...
– Давай, херувимчик...
– Парьо Жан-Огюст, осужден в тридцать шестом году на три месяца тюрьмы за попытку шантажа...
– Однако! И кого же шантажировал этот субчик?
– Некоего Бальмена, антиквара, проживающего на бульваре Курсель...
Ну, ребята, это уже полный улет! Есть от чего разрезать себя на кусочки и упаковать в фольгу.
Парьо, ближайший друг Бальмена, был осужден за попытку шантажа вследствие заявления последнего!
Надо иметь черепок из дюраля, чтобы он выдерживал все эти удары.
Попытка шантажа!
И несмотря на это, они более пятнадцати лет поддерживали тесные дружеские отношения!
Шантаж...
Чтобы кого-то шантажировать, надо, с одной стороны, не иметь совести... а с другой – знать о ком-то нечто такое, что не подлежит огласке...
Я впервые слышу, чтобы потерпевший и осужденный остались добрыми друзьями, особенно в таком преступлении!
Хорошо, что я звоню из бистро... Чтобы вернуться к стойке, нужно совсем мало времени.
– Гарсон! Рому!
Он вытаскивает стакан размером не больше молочного зуба.
– Я же не просил у вас наперсток...
– Вам угодно большой стакан? – насмехается этот разливальщик спиртного.
– Нет... Кастрюлю!
Насупившись, он наливает мне порцию «негрита».
Я ее проглатываю.
– Еще одну! Я против одиночества...
Я гоню по Западной автостраде в направлении Руана – столицы Нормандии.
В голове я перебираю пять персонажей истории, вроде как раскладываю полицейский пасьянс.
Один угол моего котелка занимает Бальмен, маленький аккуратный старичок с больным сердцем – загадочная личность... В другом – его доктор со всклокоченными волосами и верным боксером. В третьем – Парьо, уравновешенный, хорошо владеющий собой человек, умерший от отравления газом, как жалкий лопух из мелких рантье... В четвертый я помещаю Джо Педика.
А посередине персонаж, которого я еще не знаю, – Изабель...
Да, все пятеро на первый взгляд кажутся совершенно нормальными, но на второй замечаешь, что в каждом есть какая-то тайна...
Глава 10
Взглянув на домушку доктора Бужона, я говорю себе две вещи: первая, что она богато выглядит; вторая, что пуста...
Все двери, ставни, отдушины наглухо закрыты...
Владение находится в стороне от дороги. Дом стоит посреди большого сада, который тип с претензиями мог бы назвать парком, не вызывая у вас протестов.
Я подзываю мальчонку, пытающегося прокатиться на отцовском велосипеде, сидя на раме.
– Скажи, малыш, тут кто-нибудь есть?
– Нет, месье, – отвечает он. – Мадемуазель уехала вчера утром.
– На машине?
– Да, на машине.
– На своей?
– У мадемуазель Бужон нет своей машины... Она была с другом...
– Друг одет в кожаное пальто?
– Ага, точно.
– Хорошо.
Он смотрит на меня с интересом, как поезд на пасущуюся корову.
– Па говорил ма, что они приезжали этой ночью, – продолжает пацан. – Он слышал машину. А утром, еще до рассвета, они снова уехали.
Я навостряю уши.
– Что ты говоришь?
– Они вернулись и снова уехали, – уверяет мальчик. Мой портативный чертик начинает гнусавить мне в ухо:
«Ну что, доволен? Машина Парьо разъезжала этой ночью, а он тем временем помирал в своей постели...»
– Твой отец ничего не видел?
– Нет, но слышал...
– А может быть, это была другая машина?
– Нет, та самая. Это немецкая машина. Она шумит громче других...
«Куй железо, пока горячо!» – советует мне мерзавец чертенок.
Я даю мальцу пятьдесят франков.
– Ты молодец, – говорю я ему. – Беги купи себе конфет и заработай несварение желудка.
Делая это, я хочу не только отблагодарить его, но и удалить, потому что мне не нужны свидетели того, что я собираюсь делать.
Как только старый велосипед скрывается за углом изгороди, я начинаю заниматься замком. Открыть его – детская игра.
Открыв калитку, я иду по выложенной плитками дорожке, ведущей к дому.
Крыльцо выглядит величественно, на мой вкус, даже слишком. На нем неудобно стоять, потому что ты всем виден, как статуя на постаменте.