Андрей Молчанов - Цепная реакция
Она начеркала на листке название и адрес фирмы, предъявила ксерокопии долговых расписок с автографами ответственных лиц.
— Получат козлы по рогам! — уверил ее Александр Иванович, убирая бумаги в карман элегантного, в меленькую клеточку, пиджака.
На следующую встречу, необходимую ему для уточнения некоторых данных, касающихся личностных характеристик руководителей недобросовестной фирмы, он приехал с влажной охапкой черно-багровых роз, огромным тортом и с пластиковой, перевязанной ажурными лентами коробочкой с коллекционным испанским вином. Вручая цветы, пояснил:
— Не люблю являться в приличный дом с пустыми руками. А тем более, в дом, где обитает такой редкой красоты женщина…
Ирина зарделась.
Наслышанный об увлечении Антона каратэ, Александр Иванович подарил мальчишке настоящее японское кимоно, а Оле — тоненькую золотую цепочку с медальончиком.
Стоимость детских подарков недвусмысленно указывала на определенные симпатии Александра Ивановича к родительнице, но лепет Ирины относительно непомерной щедрости гостя, он пресек, заявив, что дешевок и жмотов всегда презирал, и дарующий прежде всего приносит радость самому себе, как, впрочем, становится богаче и тот, кто возвращает свои долги.
Тут бы вспомнить Ирине предостережение древних: бойтесь данайцев, дары приносящих, да не сумела проникнуться античной мудростью — для всех времен универсальной, поскольку соперница мудрости — корысть — не дремала в сердце ее ни на миг.
В этот вечер они засиделись допоздна, обсуждая проблемы текущего бытия и рассказывая друг другу о собственном прошлом.
Александр Иванович не скрывал, что многократно сидел, — в основном, правда, за незаконные валютные операции, ныне, после свержения проклятого большевизма, ставшие бытовой нормой; при этом нисколько своей тюремной биографии не стеснялся, и главные постулаты личностного мировоззрения формулировал так:
— В России у каждого за спиной зона маячит, просто не каждый шею вывернуть в ту сторону желает, да присмотреться, призадумавшись… Вот ты, Ира, коли уж на брудершафт выпили, и толкуем, как товарищи, скажи: эти двести штук — что, личным ударным трудом заработаны? Нет, просто сколотилась у вас компашка с долевым участием, и кто в нее не попал, тот нефть качал и разливал за гроши, а кто попал, тот, рук не марая, сидел в белой рубашечке-блузочке, да выручку пересчитывал за конечный продукт… Так ведь? Потому вывод: как ты украл — неважно, главное — не попался. Вот и весь сказ. И чего лицемерить? Чего мораль разводить? Кстати, эти, сегодняшние… — Ткнул пальцем в потолок, — уже на ясном глазу заявляют: да, мой дом этот, к примеру, Газпром, и — баста! Посторонние — от винта! А кто его строил и налаживал — плевать! Я — хапнул, и охранную ксиву в сейф положил. Вот и весь главный козырь. Прямой нагляк! И скажи чего против?.. Побурчали маленько сирые, и заткнулись, свыклись. А что сделаешь? Кто в компашку этих хаповиков не уместился, тому одно осталось — пресмыкание… А компашка сплотилась, и очень даже внимательно за всеми ключевыми позициями следить начала, чтобы постороннего на них за три версты не подпустить! Вот такая кодла образовалась… И если платит кодла налог то — как в общак, на свое же благо. А что других касаемо, то налог с них взыскивается под угрозой и — тоже в общак идет… А оттуда — отстежка на привилегии той же самой компашки. Замкнутый круг. А в компашке правила жесткие, потому что, не соблюдай их, не только из доли выковырнут, но ведь и посадят, как нечего делать… Ведь у каждого рыло не то, чтобы в пушку, а в бородище путаной до колен… Так что, Ира, закон в России один: или воруй грамотно, или прозябай. А кто прозябает, тот, как слабенький зайчик в лесу дремучем и голодном: непременно сожран будет. — Подумав, прибавил, наливая в бокалы вино: — Ну, а мы выпьем с тобой за свою компанию… Как думаешь насчет такого предложения?
Она лишь послушно кивнула.
Дети уже спали, когда, встав из-за стола, он подошел к ней, приподнял за локти, и властно прижал свои жесткие губы к ее — податливо распахнувшимся…
А затем уверенно и скоро раздел, и, не в силах сказать ни слова, не то, чтобы противостоять его безоговорочному натиску, она, словно погружаясь в бездну, закрыла глаза, ощущая обморочное бездумье, и охватила ногами его жилистое, сильное тело…
Вскоре он переехал жить к ней, став полновластным хозяином в доме.
Удивительно, но она, считавшая себя самостоятельной и независимой, не оказывала ни малейшей попытки противиться его воле. Да и зачем, собственно?
Несмотря на изрядный возраст — Александру Ивановичу, оказывается, перевалило за шестьдесят, он был неутомимым и искусным любовником, хотя порой секс с ним отличался жесткостью и чрезмерно извращенными, как ей казалось, фантазиями; однако в быту относился он к ней ровно, иногда проявляя трогательную, предупредительную нежность; много времени посвящал детям, возил их на дачи к своим друзьям, откуда те возвращались, сияя гордостью за своего старшего друга, почитаемого людьми известными и властительными.
На Олю и Антона каждодневно сыпались всевозможные дары: золотые украшения, престижные тряпки, а что касается Ирины, то вскоре Александр Иванович принес ей первую выплату от должников — десять тысяч долларов, сказав, что у фирмы действительно серьезные проблемы, но к концу года окончательный расчет, включающий начисленные им проценты, будет непременно произведен. От каких-либо гонораров он отказывается, ведь они — одна семья, а, кроме того, ему вполне достаточно собственных денег.
Ирина была счастлива. Безоглядно и упоенно. Порой ей даже казалось, что в эйфории этого счастья есть что-то настораживающе странное, но мысль о сути этой странности набегала и исчезала, как проскользнувшее под солнышком облачко…
Ей ни о чем не приходилось заботиться: за детьми следил мужчина, кому они всецело доверились и кого уже почитали за отчима; изобилие деликатесов в холодильнике было неиссякаемым; порядок в доме поддерживался Олечкой, а она, Ирина, пребывала в восторженно убаюканной неге, в лучезарном, что-то тихо нашептывающем ей сне, спутанным с такой же струящейся радужными потоками, умиротворяющей сознание явью…
Транквилизаторы и наркотики, в диких количествах подмешиваемые ей в еду и питье вором Крученым, неуклонно делали свое дело: Ирина постепенно сходила с ума.
КРУЧЕНЫЙ
Судьба, как не без оснований полагал Крученый, преподнесла ему внезапный и роскошный подарок: практичная и состоятельная женщина Ирина Ганичева, обладательница роскошной четырехкомнатной квартиры в спальном районе столичного Юго-запада, на поверку оказалась безвольной, глупенькой курицей, тотчас же угодившей в его незамысловатые сети комплиментов, подарочков-трофеев, взятых при квартирных налетах и — обещаний выбить долг.
“Крыша” у оппонентов Ирины была крепкой, однако авторитет Крученого свое дело сделал, долг был признан, и половину его он сразу же получил, отдав некоторую толику заказчице, в скором времени должной ни малейшей нужды в каких-либо дензнаках не испытывать, ибо обильные и каждодневные дозы зелья, замешанные корешком Чумы по кличке Аптекарь, вскоре должны были превратить хваткую, сообразительную бабенку в блаженную, непоправимо свихнувшуюся особь, навечно прописанную в палате дурдома.
Когда психперевозка увезла бессмысленно улыбающуюся и распевающую арии из опер и оперетт Ирину к ее собратьям по несчастью, Крученый, усадив за стол Антона и Ольгу, сообщил, что болезнь их матери, связанная с потерей работы и денег, с которыми смылись в неизвестные дали ее должники, эта болезнь поддается лечению крайне тяжело, а потому он, заботливый и ответственный отчим, обязанности попечителя и наставника отныне берет на себя, требуя беспрекословного подчинения всем его указаниям и пожеланиям.
Собственно, подобного рода декларация была излишней: каждое его слово дети ловили с вниманием и восторгом.
Он уже побывал с ними в компаниях воров и братков, они видели выказываемое ему подобострастие со стороны как уголовников, так и солидных властительных дядь, он, не скупясь давал им деньги на карманные расходы, приучал к блатной разудалой жизни, к тому, что успех дается только сильному, хитрому и беспощадному, и его не просто слушали, а слышали…
Ему быстро удалось затмить и разрушить силой своего неукротимого порочного эго, зыбкие устои юношеского благонамеренного устремления к элементарным нормам морали и законопочитания. И вскоре им уже не испытывалось сомнений, что этот мальчик и девочка станут его послушными человекоорудиями, готовыми на все ради любой его прихоти.
Он являл собой громадную искривленную линзу, через которую подростки взирали на новый, внезапно открывшийся перед ними мир. Тот мир, что безраздельно принадлежал их повелителю.
