Олег Вихлянцев - Стукач
Коренные жители таежных земель просты и бесхитростны. С давних пор и по сей день в глубинке, на дальних хуторах, дома не закрываются на замки, а каждому гостю рады как родному брату. Не был исключением и Платон Куваев, принявший радушно беглого каторжанина. Даже автомат в руках пришельца не смутил старого охотника. Пошел человек в сопки – без оружия никак не возможно. Зверя дикого вокруг полно. А то, что люди порой хуже зверя, – так не все ж лихоимы! Сказал же беглый: с миром пришел. Людям верить надо.
И все же насторожился охотник. Что-то кольнуло внутри. Он поднялся с лавки, на которой сидел, и направился к двери, не забыв прихватить свой карабин и сунуть нож, которым резал сало, в ножны.
– Ты куда? – спросил Соленый.
– Собаку кликну. Кормить пора.
Выслушав объяснение Платона, Соленый тут же взялся за автомат. Не схватил его, а лишь положил руку на цевье. Дело в том, что все таежные промысловики держат своих лаек на подножном, можно сказать, корме. Псы мышкуют, подобно лисицам, у речек на мелководье ловят рыбу. Ну а коли не везет с охотой, живут впроголодь. Таким образом без особых усилий сохраняются рабочие качества собаки. Подкармливаются они лишь в крайнем случае, когда пропадает мелкий грызун в округе или ударяют крепкие морозы. Соленый об этом прекрасно знал. Значит, бородач не случайно решил позвать кобеля в избу.
– Урман!
Платон стоял на пороге, когда Соленый тихонько отомкнул штык от ствола и положил его на лавку рядом с собой.
Пес, весело виляя пушистым, круто загнутым вверх хвостом и поджимая короткие острые уши, подбежал к хозяину. Он уже свыкся с присутствием в избе постороннего и практически не обращал на него внимания. Нет, не сказать, чтобы вовсе не замечал. Но уж не рычал – точно. Они вдвоем вернулись в горницу. Кобель улегся у порога, а Платон не сел за стол, оставшись у дверей. Он не спеша поднял на Соленого ствол и тихо, без нажима произнес:
– Ружжо свое в сторонку положь.
Как только Урман увидал, что хозяин поднял карабин, он тут же вскочил на лапы, напружинился и обнажил белые острые клыки, демонстрируя гостю полную решимость к атаке.
– Ты чего, Платон? – изобразил удивление на лице Соленый, одновременно кладя руку на металлическую рукоять штыка[23].
– Ружжо, кажу, положь! – Платон повысил голос и передернул затвор, вгоняя патрон в патронник. – От греха подальше.
– Хорошо-хорошо! – с виду охотно подчинился Соленый. Он не торопясь взялся за цевье автомата и, положив оружие на столешницу, ото двинул его от себя, ближе к Платону.
Охотник чуть отвлекся, наблюдая за движением автомата по столу. И в это мгновение Соленый, падая на пол, коротким взмахом послал штык в хозяина избы. Урман с диким лаем кинулся на Соленого. Охотник выстрелил, но пуля не достигла цели. А вот узкое лезвие штыка глубоко вонзилось Платону в плечо. Вскрикнув от боли, Платон Куваев повалился, пытаясь вытащить клинок из кровоточащей мышечной ткани.
Урман тем временем вступил в борьбу с Соленым. Ему удалось ухватить его за ногу, не дав возможности подняться. Но почувствовав клыки пса, Соленый лишь еще больше озлобился, начисто забыв о боли. Он изо всех сил сжал горло собаки и принялся ее душить. Пес разомкнул челюсти, но тут же снова ухватился крепкими зубами за руку, душившую его, чуть выше локтя. Так они катались по полу до тех пор, пока Соленый, изловчившись, не схватил животное за задние лапы. Он все же поднялся и, оторвав Урмана от твердой опоры, что было силы саданул его об угол стола. Тело собаки обмякло и лишь содрогалось. Лапы мелко сучили, а из пасти пошла обильно розовая пена.
Заметив, что Платон освободился от воткнутого штыка, Соленый кинулся к автомату. Длинная очередь ударила точно в цель. Грудь Куваева была пробита насквозь, и из нее фонтаном хлынула кровь, заливая грязный дощатый пол избы, просачиваясь в щели и на глазах собираясь в сгустки.
Тяжело дыша и утирая с лица пот, Соленый осмотрел укусы, нанесенные псом. Они были неопасны. Отчасти защитил зековский ватник. Тогда он подошел к столу и налил себе из бидона полную кружку самогона. Опустошив ее, закусывать не стал. Лишь утерся рукавом. Закурил. Сел на лавку. Потом вдруг резко вскочил и, подбежав к мертвой уже лайке, ударил ее носком сапога по голове.
– У, падла рваная! – зло сплюнул.
Мельком осмотрев избу, Соленый остановил взгляд на иконе с изображением святой Девы Марии. Доска была подвешена в углу под невысоким закопченным потолком. Перед ней крепились две плошки с фитилями и медвежьим жиром. Икона старая и потрескавшаяся. Но краски на удивление хорошо сохранились. И пыль, видать, Платон вытирал с нее исправно. Подойдя ближе, Соленый сунул руку за доску. Нащупав там тугой сверток, он вынул его.
В свертке оказались бумаги промысловика. Какие-то справки из охотничьего хозяйства, удостоверение на карабин, разрешение на добычу соболя и паспорт на имя Кунаева Платона Игнатьевича, уроженца поселка Тырма, Хабаровского края, Верхнебуреинского района.
«Тырма» в переводе с языка аборигенов на русский означает ведьма. Соленый слыхал об этом поселке, затерявшемся в глухой тайге и населенном потомственными охотниками. Но располагался сей населенный пункт далеко отсюда. Да и не собирался туда беглец из страха быть случайно разоблаченным.
Повертев в руках серо-зеленую книжицу паспорта с буквами «СССР» на лицевой стороне, приглядевшись к фотокарточке, Данил Солонов сунул его к себе в карман. Но затем, передумав, выложил на стол. Он стащил с высокой русской печи кое-какую одежду убитого охотника и принялся переодеваться. Зековскую робу бросил в пылающую печь. Дождался, пока сгорит, и залил огонь водой из ведра. Автомат со штыком спрятал под одной из половиц. Нашел в сенях вещмешок, который до отказа наполнил съестными припасами. Захватив карабин, нож, все документы вместе с паспортом, он оставил осиротевшее жилище.
Путь его лежал теперь на Ургал. Не так далеко от зоны. Но этим и удобно. Ни одной ментовской сволочи в голову не придет искать его там. Ургал, по-русски – Стремительный, был населен пришельцами с других земель. Жили здесь даже японцы – военнопленные со Второй мировой войны, осевшие на дальневосточных просторах Советского Союза в качестве невыездных и практически подневольных даже после официального освобождения. Здесь никто не интересовался делами соседа. Каждый сам за себя. В почете был вечный принцип «Моя хата с краю». Новый человек не вызовет подозрений. Значит, есть возможность смешаться с местными, притихнуть на время.
Расчет Соленого был точен. Он не успел прорваться к Известковой. Войска уже оцепили тамошний район и ждут его появления со дня на день. Хабаровск, Иркутск, Благовещенск тоже заблокированы. Подняты на ноги все силы уголовного розыска. А Ургал, расположенный в сутках ходьбы от его родного Чегдомына, вне подозрений. Тут его никто искать не будет. Да и милиционер всего один на сто квадратных километров. Спившийся вконец старшина-фронтовик, разъезжающий в телеге на старой сивой кобыле с бутылкой браги в руках и соленым огурцом в кобуре. Он-то и повстречался Соленому уже на подходе к поселку.
Телега скрипела ржавыми осями, грозя вот-вот развалиться на одной из ухабин размытой дороги. Кобыла еле шевелила отяжелевшим крупом и, казалось, спит на ходу. Старшина отхлебывал из горлышка мутную жидкость и время от времени погонял вожжами.
Беглец вышел из-за кустарника на обочину.
– Эй! Командир! – окликнул он старшину, когда дистанция между ними сократилась метров до пяти.
А старшина и не видел его, крепенько залив глаза брагой.
– А-а! – вскрикнул он от неожиданности. – Тпру! Стой, косолапая, дрить твою мать! Стой, говорю! – А кобыла и не думала упрямиться. Она давно уже остановилась. Видать, старшину здорово «штормило» от выпитого.
– На Ургал идешь, командир?
– Ну иду, – тряхнул головой милиционер. – А ты кто такой будешь?
– Да с Тырмы я. Перехожий[24]. Подвезешь?
– Коли документы есть, подвезу. А нет, так заарестую. Тут беглый шатается, слыхал? Давай пашпорт!
– Вот он, мой пашпорт! – усмехнулся Соленый, протягивая старшине потрепанные и размытые «корочки». Внутренне он весь напрягся и готов был в любую секунду сорвать с плеча карабин.
Рискнув таким образом, он шел ва-банк. Въедет в поселок вместе с милиционером – вмиг все вопросы отпадут у местных сами собой. Ну а заподозрит чего служивый, так Соленый уложит его прямо здесь, на таежной тропе, которую и дорогой-то назвать смешно. И труп его зверье в одну ночь растащит. По весне голодуха.
– А! Ну тады другой разговор! – обрадовался участковый, мельком взглянув на документ с маленькой выцветшей фотокарточкой. – А то мы тута трёх дней как беглого ищем. Не слыхал, да? – во второй раз спросил он.
Прикинув, что Тырма достаточно далеко и находится в медвежьей глуши, Соленый ответил, что слыхом не слыхивал ни о каком беглом. Уселся на телегу, и та вновь заскрипела, жалуясь немой тайге на проржавелость своих колесных осей.
