Сергей Алексеев - Удар «Молнии»
Потом они сели за стол пить шампанское, и тут «мягкая игрушка» встрепенулась, услышав, что кто-то звонит в ее дверь. Глеб тотчас же вспомнил своего соперника, приходящего «ненадолго», и насторожился. Скорая на ногу «кукла Барби» помчалась выяснить, кого принесло. «Мягкая игрушка» мгновенно прижалась к нему, зашептала:
— Тебе сегодня не икалось? Мы столько говорили о тебе. Таня — мой самый близкий человек. Она тебе нравится?
— Она похожа на куклу Барби, — признался Глеб. — Это плохо?
— Нет, почему же!..
— Она очень красивая, ты вглядись! Она такая яркая!
Глеб не понял: то ли ждала комплиментов в свой адрес, то ли клятв в верности. Ответить ей не успел, поскольку на кухню влетела «кукла Барби».
— Женя, это к тебе, участковый уполномоченный! — сообщила она.
«Мягкая игрушка» ушла и пропала надолго. Оставшись вдвоем с «куклой Барби», Глеб молча потягивал шампанское и начинал беспокоиться. Наконец, не выдержал и сделал попытку встать, чтобы пойти и разобраться с участковым, однако «кукла Барби» неожиданно преградила ему путь и схватила за руки:
— Не ходи! Женя сама разберется!
— Он пришел из-за меня!
— Этот мальчик влюблен в Женю, — вдруг засмеялась «кукла Барби». — Добивается ее целый год, оставляет цветы в дверной ручке, записки… И охраняет ее! А Женька его все время дразнит!
Теперь становилось понятным рвение и храбрость участкового: он отгонял всех мыслимых и немыслимых соперников. А кроме охраны своей возлюбленной, еще и пытался отобрать у Головерова квартиру! Неплохо — пробил лаз в коридоре, сделал лестницу и живи!
— Пойду и выброшу его! — разозлился Глеб и вскочил, но «кукла Барби» повисла на шее.
— Умоляю, Глеб! Не выходи! От этого щенка можно ждать любых гадостей. Ты же Чингисхан! Где твоя восточная мудрость? — Она усаживала его на место, Глеб повиновался. — Давай лучше выпьем, чтоб над нашими головами никогда не капало. Жизнь надо воспринимать такой, какая она есть, и тогда будут счастливые подарки от судьбы. Тебе хорошо сейчас? Хорошо… Наслаждайся счастьем и ни о чем не думай.
* * *Она подала ему бокал, взлохматила его коротко подстриженные волосы — контролировала, чтобы он не ушел. Обе они заботились и оберегали его, как ангелы-хранители. И это нравилось Глебу так, что хотелось подчиниться их опыту знания жизни на гражданке…
Вернувшись, «мягкая игрушка» заявила, что у младшего лейтенанта разбито сердце и он пошел сейчас стреляться. Она говорила весело, бездумно, как будто речь шла о каком-нибудь пустяке; в этот вечер ее больше заботили окна, оставшиеся невымытыми, и неповешенные шторы. Она жалела, что ей завтра рано утром на работу и квартира будет стоять почти сутки, открытая всем взорам улицы. И чтобы успокоить подругу, «кукла Барби» пообещала приехать завтра с утра, отмыть стекла и повесить эти несчастные шторы — дел-то всего на час-полтора…
Не впадая в полудрему, на трезвую голову Глеб снова начал думать о женитьбе, и на сей раз оба человека — начальник штаба и эксперт по женской части ни слова не говорили поперек…
Глава 3
«Орелики» действовали грамотно: насадили «клопов», а затем ввели раздражитель — впустили гостя, старого знакомого Кархана. Теперь начнется самое плотное изучение личности генерала, его тайных мыслей, связей, тактики и психологии поведения. Задача предстояла сложная: играть размышляющего над заманчивым предложением человека и одновременно ждать или даже искать встречи с Сычом. Без него нельзя было делать ни шагу, поскольку только Сыч владел информацией и мог что-либо посоветовать.
В тот вечер он поздно лег спать, бродил по дому, несколько раз выходил на улицу, облегчая задачу связи с «резидентом», однако вокруг была девственная весенняя тишина, и мультитон упорно молчал, не подавая признаков жизни. С утра дед Мазай начал перетаскивать доски из сарая в дом, надеясь, что Сыча наружка протолкнет в каретник и там удастся поговорить, — тоже ничего не вышло. Скорее всего, слежку за дачей вели с помощью оптических приборов, и это было известно старшему группы наружного наблюдения Цыганову. Майор был умница, проявлял выдержку, ибо стоит «ореликам» засечь любого вошедшего на усадьбу генерала человека, сразу же будет подозрение о двойной игре. Они потом «оттопчут» зашедшего и легко установят, что за птица прилетала к деду Мазаю.
Генерал обедал в настороженных чувствах, но с хорошим аппетитом, как на войне. А после обеда к дому вдруг подкатил старый «Москвич», из которого вывалила компания мастеров столярного дела. Приехали все пять человек, с инструментными ящиками, похмелившиеся и оттого беззаботно веселые. Они по-хозяйски вошли в дом и, не обращая внимания на деда Мазая, начали осматривать, что-то прикидывать, измерять, спорить, заглядывая в чертежи, и на все расспросы лишь отмахивались.
— Хозяин, ты молчи! Мы сами с усами. Знаем, что делать и как! Вот если станем плохо делать — скажешь. А сейчас гуляй себе!
Впрочем, и расспрашивать их не имело смысла: колесо вербовки генерала набирало обороты. «Орелики» лишали его последних доводов не соглашаться на предложение либо тянуть время.
Мультитон дал о себе знать, когда мастера еще ползали по дому с рулетками и что-то считали. Из цифровой информации генерал понял, что Сыч придет на встречу, оказавшись в компании столяров. Как он хотел это сделать, оставалось неясным: всякий посторонний человек немедленно бы вызвал реакцию «ореликов»-наблюдателей, к тому же веселые и злые до павшей на них хорошей халтуры мастера и близко к себе никого не подпустят. Разве что один из них был агентом Сыча и теперь лишь ждал момента, чтобы передать информацию и инструкции? Генерал приглядывался к столярам, заговаривал с иными, намереваясь получить условный знак, но от всех веяло «холодом», через несколько часов мастера, оставив инструменты, дружно сели в «Москвич» и укатили. Остаться никто не хотел. С таким трудом добытые доски были ни к чему, и дальнейшая работа становилась бессмысленной. Деду Мазаю предлагалось отдыхать, присматривать за строителями и думать над предложением. От безделья и неги пахнуло далеким ароматом Саудовской Аравии, где у людей «разжижаются» мозги. Побродив по дому, он завалился на кровать и в самом деле стал думать над предложением. В принципе криминала не было, созданное нефтяными арабскими странами мощнейшее формирование по образцу «Молнии» не принесло бы вреда России, напротив, отогнало бы американцев от арабской нефти, возможно, навело бы порядок в Афганистане, поскольку не вытерпело бы военного конфликта у себя под боком, а кроме того, став у истоков, генерал мог бы заложить в структуры этой армии возможность контроля ее Россией. На Востоке рождалась новая структура, способная ощутимо воздействовать на геополитику в своем регионе. Бывшие бойцы «Молнии», оказавшись инструкторами, получали возможность создать внутри структуры агентурный костяк, заложить традиции использования русских специалистов на долгие годы, и если бы не нынешняя жлобская политика, Россия посредством соучастия в этом деле могла бы сблизиться с мусульманским миром, сгладить или вообще снять противоречия, возникающие в последнее время. Да, в какой-то мере корпус быстрого реагирования Востока усилил бы страны ислама, но опыт подсказывал: когда на карту поставлены экономические интересы нефтяных государств, религиозный фанатизм начинает размываться компромиссами и желанием сотрудничества.
С чем же идет к нему полковник Сыч? С просьбой и уговорами принять предложение «горных орлов» или, напротив, несет способ, как отказаться? С Сычом генерал когда-то вместе служил в «Альфе» и штурмовал дворец Амина. Летом они вместе лежали в реанимационной палате отделения нейрохирургии. У Дрыгина ранение было нетяжелое, пуля срикошетила от бронежилета и угодила под нижний срез шлема за левым ухом, но только вспорола кожу и оставила след на черепной кости глубиной в два миллиметра. А Коля Сыч четыре дня лежал в коме и умирал, зато перед этим двое суток ходил лишь с перевязанным лбом и всем говорил, что отделался легче всех, считая рану царапиной от каменной крошки. Но как позже выяснилось, осколок величиной менее спичечной головки попал ему точно в середину лба, пробил кость и застрял между полушариями головного мозга. Ему не вскрывали череп, а только просверлили отверстие по каналу раны и теперь откачивали гематому. Его считали безнадежным — было упущено время операции. Однако на девятый день с момента ранения осколок вышел сам вместе с кровью, Коля Сыч порозовел и воскрес.
Когда еще Сыч лежал с полуприкрытыми глазами и трубкой в ноздре, Дрыгин загадал: если Коля умрет, то он, Дрыгин, напишет рапорт об увольнении и никогда не возьмет в руки боевого оружия. Это был не страх перед смертью и не отчаяние, а самый первый толчок протеста. Еще не осознанный, не выстраданный, но зримый и слышимый ежесекундно в виде умирающего Сыча. Тогда Дрыгина потрясла хрупкость человеческой жизни и жизни вообще. Почему от царапины на его глазах умирает такой здоровый, жизнерадостный парень? Бугай, бычара, по макушку заправленный не только физической силой и невероятной выносливостью, но еще и блестящим аналитическим умом? Неужели природа создавала и готовила этот уникальный мыслящий организм всего лишь для войны, для единственного боя? Заставляла его двадцать пять лет расти, стремиться куда-то, одолевать университет, спецшколу, иностранные языки? И потом в один миг превратить в ничто!
