Сергей Аксу - Тревожная ночь

Сергей Аксу

Тревожная ночь

Зачистка явно затянулась. Еще пара часов и начнет смеркаться. Темень застанет их в пути на базу, как пить дать. Ехать по горной дороге в таких условиях – полнейшее безрассудство. В один момент можно сыграть в ящик: либо ваххабиты где-нибудь засаду устроят, либо с крутого обрыва кувыркнешься и костей не соберешь.

Решили ночевать в селе. Дудаков распорядился разбить бивак в заброшенной школе. Саперы прошерстили все здание. Подогнали к нему машины и «бэхи», выставили охранение. Собрав старейшин, капитан, обильно пересыпая речь доходчивыми матерными словами, в довольно суровой форме предупредил, что если случится малейшая провокация со стороны «чехов», то он за себя не ручается, он тут же отдаст приказ раздолбать село «к едрене фени», и тогда от этого цветущего местечка, горного райского уголка, камня на камне не останется. И уцелевшие потомки на века проклянут тех, кто вынудил его это сделать. Столь категоричное заявление сурового вояки произвело на местных аксакалов должный эффект, все население села было строго-настрого предупреждено старейшинами.

Одноэтажное здание школы, к удивлению «вованов», было не разграблено, все сохранилось в нем, как было до войны. И парты, и столы, и стулья, и школьные наглядные пособия. Это было просто удивительно. Особенно после тех разгромленных и разграбленных зданий, которые попадались им там, на равнине. Скорее всего, потому, что школа стояла запертой на висячий «амбарный» замок, и потому, что местные с глубоким почтением относились к этому заведению и уважаемым учителям. Только в нескольких окнах оказались разбиты вдребезги стекла.

Было еще светло, когда «вованы» ввалились в школу шумной гурьбой, заняв один из классов.

– Смотри, братва! – удивленный рядовой Чернышов ткнул пальцем в сторону классной доски. На ней было выведено мелом старательным детским почерком число: «27 декабря», а чуть ниже – «Классная работа».

– Похоже, это в 94-м писали, перед Новым годом, – предположил кто-то. – А потом, как помните, война началась.

– Учителя, конечно, деру дали отсюда. Никому умирать неохота. С тех пор школа и пустует.

– Ни учеников тебе, ни учителей! – сказал пулеметчик Пашка Никонов, оглядываясь вокруг. – А пылищи-то, до этой самой матери!

– Немудрено, столько лет заброшенная стоит.

Дружно сдвинули парты ближе к доске, расчищая пространство. Расположились на полу у дальней стены, свалив вещмешки и боеприпасы, закурили. Кинологи Приданцев и Мирошкин с собаками устроились у входа.

– Стефаныч, расскажи чего-нибудь, – попросил старшего прапорщика рядовой Секирин, развалившись у стенки и пуская дым кольцами.

– Ладно, слухайте, дошколята, – кашлянув, начал контрактник. – Ранней весной это было. Зачищали мы как-то один квартал, и в одном из подвалов разрушенного дома обнаружили двух девчонок лет шестнадцати-семнадцати. Одну русскую, вторую чеченку. Перепуганных до смерти. Обе тощие, щеки ввалились, скулы торчат, только одни глаза огромные на лице и остались, на прозрачной коже каждую жилку видать. Одним словом, без слез и не взглянешь. Чеченку, как сейчас помню, Айдин звали. Отец у нее инженером-нефтянником был, убили его дудаевцы, а когда наша авиация стала бомбить город, все ее родные погибли под бомбежкой. Вот она со своей подружкой, русской девчонкой, в подвале все это время и скрывалась. Забились в темный угол, как дикие зверьки в норку от страха. Наши ребята, когда шмонали подвал, чуть не грохнули их в темноте, думали, что на боевиков нарвались. Вынесли полуживых наружу, привезли несчастных к себе на базу в Ханкалу, поместили в госпиталь под капельницы. Обе страшно есть хотят, да нельзя им, иначе помрут. Вот так постепенно, постепенно, стали их выхаживать, выкармливать, как маленьких, с ложечки. Сначала супчиком постненьким, потом уж чем-нибудь посущественее. Немного оклимались девчонки от кошмара, происшедшего с ними, но рассказывать и вспоминать о пережитом ни в какую не хотят. Как только окрепли, стали медикам нашим помогать: убирать, перевязывать, заботиться о раненых. Славненькие девчушки оказались. Кое-кто уж стал на них внаглую зыркать, поглядывать шаловливыми кошачьими глазками да слюни сладкие распускать, но я твердо сказал, если хоть какая-нибудь сука посмеет до них, бедных, хоть мизинцем дотронуться, считай – труп. И был у нас во взводе паренек один, Кешка Макарский, нескладный такой, круглолицый, губы пухленькие бантиком. Мы его все в роте величали уважительно «отец Иннокентий», потому что он чудной какой-то был, не от мира сего, словно с другой планеты к нам на грешную землю свалился, все время нам о боге да о любви к ближнему распинался. Часами мог на эту тему трепаться. И так складно у него все это получалось, прямо заслушаешься. Лекции бы ему читать о любви и дружбе. Одним словом, замечаю, наш Кеха странный какой-то стал, здорово изменился последнее время. Вдруг ни с того ни с сего зачастил в лазарет к раненым. Назад придет, всем про девчонок спасенных рассказывает, как у них там жизнь замечательно складывается, как дела идут. И все больше про симпатичную смугляночку Айдин. А у самого лицо прямо-таки светится, будто ему президент Звезду Героя в Кремле торжественно вручил. Чудной весь какой-то стал. Словно святой затесался в наши мрачные ряды, где у всех посеревшие отрешенные физиономии. Вечером возвращаемся с зачистки злые, усталые, сразу валимся спать, а он бегом в госпиталь. Может быть, это так и продолжалось бы. Да тут на тебе! Бац! Дембель долгожданный! Распрощались везунчики с нами, уехали. Закончилось для них это «дерьмо». Проходит недели две-три, смотрим, рожа знакомая у блокпоста отирается. Ба! Да это никак наш Иннокентий, из Саратова обратно прикатил. Не сидится ему, дуралею, дома на теплой печи. Оказывается, наш паршивец влюбился, только там дома и почувствовал, что это у него серьезно и надолго, что не может и дня без своей чеченки прожить. Как не уговаривали мать с отцом, стоя перед ним на коленях, сорвался пацан и назад к нам в Чечню под пули. Одним словом, поженили мы их. Отметили это событие по-фронтовому, скромно, но весело. Пару недель «молодые» жили в семье одного знакомого чеченца, который в ФСБ работал, а потом уехали на Кешкину родину. Как сложилась у них жизнь, не знаю. Но думаю, хорошо. Настоящая была у них любовь. Мне лично такую в жизни только один раз видеть довелось. Вот такая история о Ромео и Джульетте, братцы.

– Отчаянный малый, не побоялся, приехал, – грустно отозвался Ромка Самурский, перебирая пальцами черные блестящие четки, найденные им накануне в схроне под Шуани.

– Мда… настоящая любовь, – протянул рядовой Пашутин, задумчиво уставившись в окно.

– Дурак, своих ему, что ли, девок не хватало? – неожиданно выдал Привалов, громко шмыгая носом. – Меня сюда и калачом не заманишь.

– Да кому ты нужен, сопля недоношенная? – оборвал его пулеметчик Пашка Никонов, пихнув кулаком Привалова в спину. – Сначала посмотрись в зеркало. Какая девка на тебя позарится? Прыщ убогий ты наш.

– Чтобы я из-за какой-то бабешки сюда вернулся? Да, будь она трижды красавица или супермодель, как Клаудиа Фишер. На-ка, выкуси! – Привалов сделал красноречивый жест, показал всем согнутую в локте руку с кулаком.

– Не Фишер, а Шиффер, балда, – поправил Пашутин.

– Один хрен.

– А у второй девчонки какая судьба? – поинтересовался Федька Зацаринин, лениво гоняя спичку из одного края рта в другой.

– Вторая осталась, хотя подружка ее звала с собой, уговаривала вместе уехать из Чечни.

– Чего она тут забыла, дуреха? Драпать надо было отсюда во все лопатки, – буркнул сержант Кныш.

– Надеялась, что власти выплатят компенсацию за разрушенный дом, – ответил Стефаныч, разминая рыжими прокуренными пальцами сигарету.

– Ха! Рассмешил! Дождешься от наших властей!

– Скорее вымрешь как мамонт!

– Не видать ей тугриков как своих ушей. А если и заплатят, то жалкие крохи. Замучается по всяким инстанциям ходить и доказывать.

– Да и те какой-нибудь головорез отнимет, а саму продаст. В лучшем случае в гарем какому-нибудь турку.

– А я бы тоже женился на восточной женщине, – вдруг заявил старшина Баканов, потягиваясь и сладко позевывая.

– С чего это тебя, дорогой Бакаша, на восточных-то вдруг потянуло, – поинтересовался Эдик Пашутин. – Видать, неспроста!

– Чем свои-то не устраивают, – хмыкнул Пашка.

– Ни хрена, жалкие сосунки, не понимаете в семейной жизни, – отозвался старшина.

– Ну-ка, вразуми нас, бестолковых, если такой опытный.

– Дело в том, мужики, что на Востоке женщина знает свое место. У мусульман даже жилище делится на мужскую половину и на женскую. И слово мужика в доме для бабы закон.

– Ну и что из этого?

– А то, дурачье. Всегда порядок в доме. Порядок! Еще раз для особо непонятливых повторяю, порядок в доме! У них как? Мужик цыкнул на бабу, и все! Глазки в пол! Молчок! Гробовая тишина! А у нас? Цыкни попробуй, тебе она цыкнет. Так вломит скалкой между глаз, что долго звездочки будешь считать.