Андрей Воронин - Число власти

Андрей Воронин

Число власти

Глава 1

На огромный город тихо, будто крадучись, опустились мягкие летние сумерки. Уличные фонари моргнули, зажглись вполнакала и, чуть помедлив, засияли в полную силу, превратив еще не догоревший день в поздний вечер. На западе еще тлела полоска заката, но ее было не разглядеть из-за бесстыдного сияния рекламных щитов, горевших на плоских крышах старых высотных зданий, которые башнями возвышались вдоль Ленинградского шоссе. От не успевшего остыть асфальта тянуло ровным жаром, как из духовки, со стороны парка и гребного канала веяло прохладой и запахом стоячей воды. Впрочем, эти не совсем уместные в центре города запахи можно было уловить только на той стороне шоссе, к которой примыкал парк. Дальше, за узкой полосой тротуара, запахи эти исчезали, напрочь забитые знакомыми каждому москвичу ароматами горячего асфальта и выхлопных газов.

Машины текли по Ленинградке сплошным потоком. Поток этот шуршал шинами, свистел, рычал, дымил, рокотал, сверкал и переливался разноцветьем лаковых крыш, бледными вспышками фар и рубиновыми точками задних габаритных огней. Часть потока, которая текла в сторону Центра, была гуще: москвичи возвращались из пригорода, по дороге домой выдыхая из легких последние кубические миллиметры чистого подмосковного воздуха, торопясь поскорее смыть с себя дачную пыль под струями жесткой хлорированной воды в своих облицованных кафелем ванных. Было начало лета — самая горячая дачная пора, и в потоке блестящих иномарок то и дело мелькали дряхлые автомобильчики отечественного производства, украшенные, как правило, ржавым багажником на крыше, а то и громыхающие пустым пыльным прицепом.

Валентину Баранову по кличке Валька-Балалайка такие автомобили не интересовали. Нет, дачники, конечно, тоже люди, и ничто человеческое им не чуждо, да и цена, которую Балалайка запрашивала за свои услуги, была не так уж высока — при желании даже владелец какой-нибудь ржавой “Победы” или, не к ночи будь помянут, “3апорожца” мог бы позволить себе провести с Валькой несколько приятных минуток, — но в автомобилях, о которых идет речь, в город возвращались не только дачники, но и дачницы. Скверно одетые, разжиревшие, потные, густо накрашенные, вечно всем недовольные коровищи в соломенных шляпках горделиво восседали на “хозяйских” местах этих ржавых драндулетов, справа от водителя, и с одинаковым выражением собственного превосходства над всем остальным миром взирали перед собой. Это были церберы, тягаться с которыми не взялась бы даже Валька-Балалайка; впрочем, тягаться с ними она и не собиралась, поскольку никогда не испытывала недостатка в клиентах.

Балалайка была крупной и пышнотелой кобылой баскетбольного роста с умопомрачительными формами — настоящая русская красавица из тех, которых некогда воспевал Некрасов. Коня на скаку остановить ей было раз плюнуть, и в горящую избу войти она бы, пожалуй, не побоялась — было бы зачем. Да что там изба! За шесть лет работы на Тверской и Ленинградке Балалайка насмотрелась такого, что какая-то там горящая изба напугала бы ее, наверное, не больше, чем огонек поднесенной к ее сигарете зажигалки.

Подумав о зажигалке, Балалайка порылась в своей блестящей, под рыбью чешую, сумочке и выудила оттуда длинную тонкую сигарету. Профессионально-жеманным жестом вставив сигарету в уголок густо подмалеванного рта, Валька щелкнула изящной перламутрово-розовой зажигалкой, прикурила, затянулась, тонкой струйкой выпустив из сложенных бантиком губ ментоловый дымок, и небрежно бросила зажигалку обратно в сумочку. Зажигалка брякнула, ударившись о крышку пластмассовой пудреницы, выполненной в форме золотого сердечка. Валька привычным движением перебросила на грудь тяжелую русую косу — предмет ее особой гордости и, если угодно, ее личную торговую марку — и неторопливо двинулась вдоль края проезжей части, профессионально покачивая бедрами, призывно белевшими между лаковыми голенищами оснащенных высоченными шпильками ботфортов и нижним краем коротенькой мини-юбки.

Она шла навстречу транспортному потоку, время от времени голосуя проносившимся мимо машинам, в которых, по ее мнению, могли сидеть потенциальные клиенты. У нее был богатый опыт и отменное чутье на мужиков, и поэтому прокалывалась она гораздо реже, чем большинство ее подруг. Ведь это только домашние курочки, самозабвенно сосущие кровь из своих мужей и по ходу дела присматривающие очередную жертву, могут позволить себе роскошь полагать, будто все мужики одинаковы и что всем им нужно от женщины одного и того же. Черта с два они одинаковы!.. Если бы это было действительно так, профессия Вальки-Балалайки и впрямь была бы одной из самых легких на свете. Но на самом-то деле среди клиентов Балалайки попадались порой совершенно кошмарные типы с такими сексуальными фантазиями, что пару раз она насилу унесла ноги. В последние два-три года таких отмороженных сделалось заметно больше, но и Валька была уже далеко не девочка — поднабравшись опыта, она отличала извращенцев с первого взгляда, с первой же произнесенной фразы и благополучно спроваживала подальше. Особо настойчивых остужал Вадик — сто девяносто девять сантиметров, сто десять килограммов, великолепно развитая мускулатура, пружинный нож в кармане, пистолет под приборной доской автомобиля и зверская рожа трижды контуженного ветерана первой чеченской кампании. Его потрепанный серебристый “БМВ” всегда стоял метрах в пятидесяти от места, где прогуливалась Валька, так что в случае чего ей было за чью спину прятаться.

Разумеется, никто не называл Вадика сутенером — использование этого нехорошего ментовского словечка в среде профессионалов не приветствовалось. Вадика называли другом, приятелем, даже шефом, иногда пастухом но суть от этого не менялась. Впрочем, Балалайка не имела к нему никаких претензий — Вадик ее ценил, доверял ее чутью, и, если Валька говорила клиенту “нет”, никогда не настаивал, потому что знал: это не каприз, а обычное соблюдение техники безопасности.

Словом, Валька-Балалайка была, что называется, в порядке — в расцвете сил, на пике карьеры и всегда при деньгах. Конечно, возраст уже начал мало-помалу поджимать, да и поднадоела ей такая жизнь, и она уже начала потихонечку присматривать себе жениха — желательно коренного москвича, далекого от тех кругов, в которых она в данный момент вращалась.

Она докурила сигарету, бросила бычок, испачканный губной помадой, под ноги и вдавила его подошвой в мягкую землю газона. Левая шпилька провалилась в податливую почву до самого верха да вдобавок еще и запуталась в густой газонной траве. Валька с некоторым усилием высвободила ногу, беззлобно выругалась, поспешно сошла с газона на проезжую часть и несколько раз топнула ногой в асфальт, пытаясь стряхнуть с каблука налипший чернозем. Пару часов назад газон полили, и земля, понятное дело, стряхиваться не пожелала. Тогда Валька достала из сумочки бумажную гигиеническую салфетку, задрала ногу, как цапля, и, изогнувшись, принялась вытирать запачканный каблук, нимало не заботясь о том, как она в данный момент выглядит и что подумают о ней водители проносившихся мимо машин. Да и что такого особенного они могли о ней подумать? Ну, уличная девка, профессионалка с Ленинградки, ненароком испачкала обувь и теперь возвращает себе товарный вид — делов-то! А что и без того короткая юбчонка задралась еще выше, так ей, Вальке, скрывать нечего — пускай смотрят. Глядишь, кто-нибудь и клюнет; глядишь, какая-нибудь потная коровища, берегущая свое рано облысевшее сокровище с его нищенским окладом, ненароком откинет копыта от зависти и злости, углядев в свете фар на обочине сверкающие белизной Валькины бедра и ее вызывающе приподнятую грудь...

Рядом с ней вдруг резко прошуршали шины, девушку обдало теплым ветерком. От неожиданности она отпрянула в сторону, с трудом удержав равновесие, и увидела в полуметре от себя серебристый, выпукло-округлый борт машины, услышала мягкое жужжание, с которым ползло вниз тонированное боковое стекло, и сразу же, выпрямившись, приняла профессионально-соблазнительную позу.

Правое боковое стекло опустилось до конца, и Валька увидела, что водитель сидит в машине один. Машина оказалась “Ладой” десятой модели — не шибко круто, конечно, но солидно. И потом, в навороченных иномарках чаще всего ездит всякая сволочь, от которой никогда не знаешь, чего ожидать. Валька-Балалайка давно заметила, что чем круче у клиента машина и чем больше у него в лопатнике денег, тем чаще он норовит свалить, не расплатившись. Ведь, казалось бы, для него, козла, пятьдесят баксов — не деньги, мог бы и заплатить, и какую-нибудь мелочишку на новые колготки подбросить, так нет же — так и смотрит, как бы ему попользоваться задаром, да еще и матом обложить на прощанье...

Серебристая “десятка” тихо и ровно клокотала движком у самой бровки тротуара, оранжевый огонек указателя поворота размеренно вспыхивал и гас, освещая бордюр, часть газона и великолепные Балалайкины ноги. Водитель неподвижно сидел за рулем и молча разглядывал Вальку. Лица его видно не было Балалайка видела только красноватую точку тлеющей сигареты, которая медленно разгоралась в темноте салона, да освещенные зеленоватым отблеском приборной панели руки, спокойно лежавшие на рулевом колесе. Ладони этих рук были небольшие, сухие, с длинными нервными пальцами, аккуратно подстриженными ногтями и без колец. На левом запястье поблескивали белым металлом часы на простом кожаном ремешке, в сумраке салона призрачно белела крахмальная рубашка с темным узким галстуком.