Андрей Дышев - Сынок

Андрей Дышев

СЫНОК

* * *

В первых числах июня на пике Инэ Большого Кавказского хребта погиб альпинист, инженер из Москвы Сидельников. Домбайские горноспасатели, снявшие тело с ледника, были несколько удивлены тем, что лидер связки, семнадцатилетний Геннадий Ростовцев, не смог припомнить имени погибшего.

– Вы с ним первый раз в горах? – спрашивал у Гешки начальник спасотряда.

– Нет, не первый, – отвечал Гешка.

…Все произошло в несколько секунд. Сидельников сорвался спиной вниз, пролетел метров тридцать, дважды натягивая веревку тугой струной и дважды вырывая старые крючья, которые выскакивали из тела скалы, как гвозди из почтового ящика. Гешку, который не успел пристегнуть себя к страховочному крюку, развернуло лицом к стене и сорвало с узкого карниза, как муху с кончика хлыста, но он увидел Сидельникова в этом страшном полете. Инженер упал на лед боком, содрал с головы полскальпа. Минут через двадцать, когда Гешка, едва не теряя сознание от боли в руке, сумел спуститься вниз, лицо Сидельникова посинело, а гематома стала такой огромной, что он не мог говорить и даже открыть глаз.

Это был третий несчастный случай в горах, свидетелем которого стал Гешка, но лишь впервые он почувствовал, насколько сам был близко от гибели.

Сидельников прожил еще пять суток. О его смерти Гешка узнал лишь неделю спустя, когда на дачу, где он прятал от лишних глаз свою загипсованную руку, пришла его подруга Тамара. Они выпили с ней водки. Гешка потом плакал, закрывая лицо белыми от гипсовой пыли пальцами. Тамарке это не нравилось. Она кривилась, ходила по комнате со стаканом в руке и говорила сквозь зубы:

– Ладно, хватит тебе… На нервы действуешь.

Последние три года они учились в одном классе. Тамара продавала Гешке по очень скромным ценам видеокассеты, спортивную одежду и всякую другую импортную мелочь, которую регулярно привозил из-за границы ее отец. После выпуска они вдвоем поехали в Болгарию на Златы Пяски и с той поры стали уже в деталях интересоваться личной жизнью друг друга.

– Значит, ты передумал поступать в МАИ? – спросила она, когда Гешкину руку освободили из тисков гипса и он немедля предложил девушке махнуть на дикие пляжи в Крым.

– Потом!

– Суп с котом! Не пудри мне мозги.

– Осенью меня папик в армию отправляет. Он у меня перестроился, объявил бой семейному протекционизму…

Впрочем, отец обещал Гешке, что тот будет служить в пяти минутах ходьбы от дома. Гешка мысленно рисовал перед собой схему района, но в пределах пяти минут ходьбы никакой воинской части припомнить не мог.

Отец улетал в очередную командировку.

– Если придет повестка, бери паспорт и прямиком к военкому. Он в курсе дел, ждет тебя… Что из Будапешта привезти?

«Бросаешь ты меня, фатер, на ржавые гвозди», – думал Гешка, стоя у окна и провожая взглядом отца. Прапорщик Саша с узкой, как у лисы, физиономией распахнул дверцу черной «Волги». Отец, здороваясь с ним, как сторублевую купюру, протянул руку. Чин! Гешка у зеркала примерил отцовскую шинель. Волосы легли на плечи и закрыли вышитые золотом звезды на погонах.

– Качман ты нулёвый! – сказал Гешка своему отражению, что на местном сленге ничего хорошего не означало. Отражение скорчило гримасу и быстро скинуло с себя шинель.

Будущее представлялось Гешке Ростовцеву в виде пирамидки из взбитых подушек, причем каждая из них имела свою окраску. Студенческие годы в МАИ умещались в подушке голубого цвета. Женитьба на Тамарке и эйфория, связанная с этим, – в белой. Поездки за границу ждали Гешку в коричневой с красными полосами. Восхождения на Фудзияму, Канченджангу и Килиманджаро таились в ярко-оранжевой подушке. Самая маленькая, черненькая, венчающая пирамиду, означала уход в мир иной. А для подушки цвета хаки, увы, в Гешкиной пирамиде места предусмотрено не было.

Как-то к Гешке зашел неприятный парень с женскими глазами.

– Я брат Сидельникова, – с порога представился он и провел рукой по глазам, будто слезу вытер.

Гешка попытался отыскать сходство этого парня с погибшим Сидельниковым.

– Двоюродный, – уточнил неприятный парень и вздохнул: – Бабки нужны. Памятник ставить будем.

– Сейчас, – кивнул головой Гешка и резко захлопнул перед незнакомцем дверь.

«Брат» звонил минут десять, потом затих.

– Ладно, встретимся, генеральский отпрыск! – забубнило в замочной скважине.

– Долго ждать придется, чучело! – крикнул Гешка, потом поднял трубку телефона, позвонил вахтерше, которая сидела в вестибюле на первом этаже, и сказал ей, что если она и впредь будет пропускать в дом всяких жуликов, то ее уволят с работы.

Наутро с почтой Гешка получил повестку. В парикмахерской он путано объяснял, что ему надо:

– Побольше состригите.

– Польку, что ли?

– Не польку, а совсем…

– Что совсем? Убрать виски? Затылок выстричь?

Гешке стыдно было говорить «налысо».

Вскоре он сидел перед зеркалом уже совершенно спокойный, философски рассматривая свою голову. Череп, оказывается, был у него отвратительной формы. Уши выпирали, как лопухи после дождя. На темечке тлела красная загогулина – горькая память о пике Инэ.

В этот же день он напялил на голову спортивную шапочку и вместе с Тамарой пошел к матери.

Тамара очень нравилась Гешкиной матери.

– Здравствуй, моя милая, – говорила она, целуя Тамару в лоб. – Ты с каждым днем становишься красивее… Проходите в комнату, я сейчас приготовлю кофе.

Потом она увидела новую Гешкину прическу:

– Боже мой, Гена, ты похож на уголовника! Тебе принесли повестку. Я не понимаю твоего отца! Для того чтобы оградить тебя от этих проклятых гор, он не придумал ничего лучшего, как спровадить тебя в армию. Когда же ты будешь поступать в институт?

Любовь Васильевна уже несколько лет жила отдельно, но никогда не давала сыну каких-либо пояснений по этому поводу, хотя Гешку устроило бы любое – его никогда всерьез не интересовали перипетии закрученной и премудрой жизни своих предков.

Мать бесшумно скользила в мягких тапочках по лакированному полу, за ней серой фатой колыхался сигаретный дымок. Тяжелую пепельницу с горкой окурков она несла, как гурман изысканное блюдо. Тамара разулась, зашлепала босиком по комнатам, разглядывая гирлянды макраме на стенах, запыленные шкатулки, резные деревянные вазочки. Гешка уселся на диван, вытащил из-под себя спицы для вязания и кивнул Тамарке:

– Падай рядом!

– А кто это? – спросила она, разглядывая блеклую фотографию человека в форме. – Твой папик в молодости?

– Это Кочин, батин сослуживец… Хочешь, мама тебе погадает?

Любовь Васильевна проплыла по комнате с подносом в руках, поставила чашечки на столик, глядя на Тамару и на фото, и вместо гадания стала рассказывать какую-то историю своей молодости о благородном лейтенанте Кочине, рисовала в воздухе горы, свои очертания двадцать лет назад, а Тамаре было уже неинтересно, она не любила подробных ответов на случайные вопросы, она уже рассматривала фотки сиамских котят. Гешка тоже не слушал мать. Он раздумывал над ловким коварством отца, подменившего голубую подушечку студенчества на казенную цвета хаки. Отец ненавидел увлечение сына горами. Единственный ребенок, которого пятидесятипятилетний генерал желал вылепить по своему подобию, не имел права на риск. После гибели Сидельникова терпение отца разорвалось подобно снаряду. «Сынок, – сказал он Гешке, когда тот лежал на даче с загипcованной рукой. – Я звонил ректору. Чтобы поступить в институт наверняка, ты должен пройти армию. Да и вообще…» После этих слов отец несколько минут размышлял вслух о гражданском долге. Старый дюралевый крюк, из-за которого полетел на тот свет инженер Сидельников, вдрызг разбил Гешкины планы на ближайшие годы. Прощайте, Эльбрус и Мургаб, прощайте, золотые пляжи, не спеши, Тамара, менять «варенку» на подвенечное платье!..

У самого подъезда Гешку едва не сбил с ног какой-то плечистый парень в куртке с высоким воротником. Он неожиданно вынырнул из темноты и с ходу врезал кулаком Гешке в плечо. Метился, конечно, в лицо, но Гешка, к счастью, успел увернуться, в три прыжка достиг двери, влетел в фойе и исчез в кабине лифта. «Могло быть хуже», – думал он, машинально разглядывая выцарапанную на стенке надпись: «Я готов целовать песок, по которому ты ходила».

Какой-то идиот еще полчаса орал под окнами: «Ростовцев, высунь харю», – или что-то в этом роде.

Военкома не было, у входа в его кабинет сидело несколько человек. Гешка спросил «Кто крайний?», сел рядом с заплаканной теткой, которая мощной рукой прижимала к себе худенького мальчика. Тот беззвучно шевелил губами, читая военные плакаты на стенах.

Время тянулось утомительно медленно. Длинный и смуглый офицер, неловко передвигая левую ногу, будто прятал в штанине метровую указку, прошел мимо кабинета военкома, взглянул на Гешку и остановился.